Моряк схватил зубами драгоценный пакет и после нескольких минут нечеловеческих усилий раскрыл его и заложил за щеку гигантскую порцию табаку.
— О блаженство! — шептал он, захлебываясь от восторга. — Ведь это бархат! Бедный Франсуа, как жаль, что ты не понимаешь в нем вкуса!
— Да, старина, я не нахожу в этом удовольствия, но я отдал бы день жизни за несколько глотков чистого воздуха. Без этого моя голова расколется на части.
— Не отчаивайся, чем-нибудь все это да кончится.
Прошло еще два дня, и Пьер де Галь стал серьезно беспокоиться о здоровье друга. Наконец на третий день в их каюту вошел капитан.
— Я полагаю, — начал он без всякого предисловия, — что вам здесь довольно скучно.
— Нет, ничего, — ответил иронически Пьер, — а вам?
— Дело идет о вашем освобождении. Я не буду тратить слов, ибо вы знаете, что время — деньги.
— Что нужно от нас? — спросил Пьер.
— Вот что, — ответил американец, больше обращаясь к Фрике, — вы должны продать мне китайцев. Они мне нужны. Акт перепродажи будет составлен на французском и английском языках. Вы его подпишете…
Пьер де Галь и Фрике застыли, потрясенные этим бесстыдным предложением.
— К сожалению, — продолжал бандит, — состояние моих финансов не позволяет предложить вам высокую цену, но все-таки вы получите пятьсот долларов, то есть две тысячи франков. Конечно, эта цифра гораздо меньше той, которую вы заплатили, но что делать… Я вас высажу на австралийский берег, недалеко от Сиднея, и вы, если захотите, найдете себе выгодное занятие в английских колониях.
— Значит, мы идем не на Суматру, а в Австралию? — вскричал Фрике, видя, что его опасения оправдались.
— Да, — невозмутимо вымолвил капитан.
— А если я не подпишу акта? — спросил Фрике, едва сдерживая крик негодования.
— Тогда, к сожалению, я вынужден буду продержать вас здесь без пищи и воды до тех пор, пока голод и жажда не дадут вам лучший совет.
— Вы самый последний из плугов! — воскликнул в бешенстве Фрике.
— О, как французы болтливы! Поймите, это лишние слова, а время все-таки деньги. Скажите ваш окончательный ответ.
— Если бы не веревки, я задушил бы вас — вот мой ответ, — сказал Фрике и отвернулся.
— Как вы вспыльчивы, молодой человек. Я мог бы преспокойно послать вас путешествовать на дно океана, но это не скрепит акта перепродажи, и потому я подожду. До свидания, через два дня хорошего поста мы опять поговорим.
Американец насмешливо поклонился и вышел.
— И это моряк, капитан! — с негодованием сказал Пьер, молчавший до сих пор. — Позор, позор для всего американского торгового флота!
— Знаешь, старина, дела наши улучшаются!
— Как? — вскричал изумленный Пьер. — Разве тебе приятно умереть с голоду?
— Пьер, милый мой, ты, старый боцман, бравый моряк — и не можешь догадаться, что бандит находится в невыгодном положении? Он не может нас выбросить за борт, ведь для входа в порт ему нужны документы, дубликаты тех, которые остались у португальских властей, с моей подлинной подписью о перепродаже работников. Если у него не будет этого документа, то, как только станет известно, что «Лао-цзы» не прибыл на Суматру, его сейчас же арестуют.
— Понимаю. Значит, этому кашалоту туго придется.
— Разумеется, иначе мы давно бы пошли на завтрак акулам.
— Тсс! — вдруг произнес Пьер, прислушиваясь. — Мы, кажется, пошли под парами.
Это обстоятельство, казалось бы незначительное, произвело большое впечатление на друзей.
Вот что произошло за время их заключения.
«Лао-цзы», подняв все паруса, взял обычный курс из Макао в Сидней. Этот путь, которым идут все суда, ведет сначала к Лусону, одному из самых больших Филиппинских островов, затем проходит по проливу, который отделяет Лусон от Минданао, входит в океан, пересекает экватор на меридиане Анахоретовых островов и, описав отлогую кривую, кончается у Сиднейской бухты. Таким образом, весь путь похож на гигантскую букву S, где Макао — верхняя точка, Сидней — нижняя, а середина кривой приходится как раз на экватор.
Первую половину пути «Лао-цзы» прошел блестяще. Попутный муссон гнал его со скоростью девять и даже десять узлов. Скоро пароход достиг экватора и вдруг попал в полосу безветрия. Капитан, боясь надолго заштилеть в этих широтах, тотчас велел развести пары. Но для того, чтобы сократить путь, топливо и припасы, он решил не описывать вторую половину кривой, а идти по прямой линии. Его новый маршрут шел через острова Адмиралтейства, пролив Дампир и архипелаг Луизианы.
Этот путь был настолько рискованный, что ни один моряк никогда не избрал бы его. Но американец, как азартный игрок, шел ва-банк и не принимал во внимание водный лабиринт коралловых рифов, которого так страшатся моряки. Он приказал только для успокоения кидать лот [7]с обоих бортов, хорошо понимая, что это не спасет «Лао-цзы», если встретятся рифы.
Такое легкомыслие не могло обойтись без последствий. На выходе из пролива Дампир американец направил пароход на мыс главного острова из группы Луизиадских, и вдруг судно получило страшный подводный удар. Крик ужаса вырвался у сотни несчастных китайцев, запертых на нижней палубе, когда широкая струя воды ринулась в пробоину.
Капитан остановил машину и спустил двух водолазов для осмотра подводной части судна. Они убедились, что киль сильно пострадал, но обшивка надежна и кроме этой пробоины других повреждений нет. Пробоину заделали, и капитан скомандовал «вперед».
Увы! «Лао-цзы» остался на месте: машина не работала. Очевидно, в результате толчка ее сложный механизм оказался испорчен.
Тем временем начал дуть ветерок. Капитан решил воспользоваться этим и поставил паруса. «Лао-цзы» потихоньку двинулся вперед.
Ветер постепенно крепчал, поднялись волны. На «Лао-цзы», как будто в насмешку над опасностью, были подняты все паруса.
Так прошла ночь. Наутро послышался зловещий шум прибоя.
— Право на борт! — бешено заорал капитан.
Но было поздно. «Лао-цзы» на полном ходу выскочил на самую середину коралловой отмели. Раздался страшный треск; пароход застонал, раза два покачнулся и плотно уселся на рифах. Судно спело свою последнюю песню.
Капитан, увидев это и не желая предпринимать бесполезных попыток сняться с мели, распорядился спустить на воду лучшую шлюпку. Взяв с собой белых членов экипажа, вооруженных с головы до ног, деньги, припасы и воду, он горестно махнул рукой и оставил погибавший пароход.
Понимая, что «Лао-цзы» продержится недолго, что вскоре он лопнет по швам и волны разнесут его в щепки, негодяй ни на минуту не задумался о судьбе несчастных эмигрантов, заботясь только о своей шкуре.
Малайцы, бенгальцы, индусы, составлявшие половину команды парохода, обезумели от ужаса при виде капитана, удалявшегося на шлюпке с белыми матросами, и метались с воплями по палубе, суетясь около оставшихся лодок.
Крики и стоны, несшиеся с нижней палубы, где были заключены китайцы, вдруг смолкли. Что стало с несчастными двумястами китайцами? Неужели вода уже залила их?
Поспешность, с которой белые оставили погибающее судно, объяснялась очень просто: невольники, по распоряжению капитана запертые в душном помещении и обреченные на смерть, были бы ужасны, если бы освободились и по заслугам отплатили своим мучителям. Капитану были известны результаты нескольких возмущений эмигрантов, доведенных до отчаяния. Они становились у решетки, закрывавшей люк, упираясь в нее спинами, и через несколько часов нечеловеческих усилий, беспрерывно толкая ее, пробивали брешь и разбегались по судну, не щадя никого.
Какое дело было бандиту до жизни двухсот человек? Он застраховал свой живой груз, так же как и пароход.
Однако то, чего страшился капитан, случилось. В то время, когда шлюпка отплывала от борта парохода, решетка, закрывавшая вход в помещение эмигрантов, разлетелась вдребезги и из черного, зиявшего словно бездна отверстия появились изможденные, изнуренные, полузадохнувшиеся существа с безумными, блуждающими глазами.