Железная дверь, выходящая на площадку, открыта. Виктор становится на высокий порог — комингс — и смотрит с жадностью: это редкое для него зрелище. Минёры не любят, чтобы Виктор околачивался внизу, и, уж само собой разумеется, переступать через комингс ему решительно запрещено.
Дверь ведёт в погреб. Он похож на горизонтальную щель — широкий и низкий. Две лампочки, забранные густыми проволочными сетками, дают так мало света, что задней переборки[20] не видно и можно подумать, что погреб уходит в бесконечность. Это очень странно, таинственно. Что кроется в темноте? Может быть, самое интересное? Но и с комингса юнга видит немало. В погребе правильными рядами лежат чёрные большие шары — мины заграждения. В слабом свете забронированных лампочек шары кажутся головами великанов, стоящих плечом к плечу, как на параде. Так кажется Виктору, а вот минёры относятся к делу проще и называют мины «чёрной икрой».
Каждая мина-«икринка» весит несколько пудов.
Если бы пришла война, минёры, погрузив «чёрную икру» на борт минных заградителей и прикрывшись ночной темнотой, отправились бы со своим страшным грузом в море. Они сбросили бы «чёрную икру» в заданных местах на морских дорогах, и мины, покачиваясь под водой на тонких стальных минрепах,[21] стали бы ждать непрошеных гостей. Минное заграждение — грозное препятствие для вражеских судов. Недаром Виктор гордится тем, что принадлежит к бригаде заграждения и траления.
Комендоры[22] и торпедисты бьют в упор. Минёры врага не видят. Их дело поставить мины, а уж мина должна дождаться непрошеных гостей, если они пожалуют в наши моря, и побеседовать с ними начистоту. Разговор получится короткий и будет последним для врага. Страшный грохот прокатится над волной, столб воды встанет над морем, со свистом пролетят осколки мины и куски развороченного корабельного борта. Ляжет набок смертельно раненный вражеский корабль, перевернётся — и пошёл, пошёл всей своей громадой в рыбье царство…
Брр! Виктора пробрал холодок.
Пока всё было мирно. Между рядами мин, о чём-то переговариваясь, ходили краснофлотцы — Трофимов, мечтавший изобрести такую мину, чтобы врагам некуда было податься, Бакланов, умевший писать стихи о пиратах и корсарах, и несколько других минёров. Здесь же был и самый толстый человек на блокшиве — любитель минного дела, знаменитый повар Иона Осипович Костин. Он стоял между чёрными шарами задумчивый и, кажется, на этот раз меньше всего интересовался делами погреба.
— Мне всё-таки думается, что номер двести сорок три прихварывает, — сказал озабоченно Трофимов, поглаживая мину. — Во всяком случае, нужно ещё раз проверить…
Виктор слыхал, что иногда та или другая мина начинает капризничать, у неё поднимается температура, и тогда больную срочно списывают с блокшива, куда-то отправляют, должно быть, на минный курорт, там она получает новую начинку и возвращается на корабль здоровая и холодная. Очень интересно было бы посмотреть, как Трофимов поставит мине градусник, но, если старшие заметят, что Виктор попусту торчит у погреба, ему попадёт за нарушение запрета.
Он тихонько позвал:
— Дядя Иона!.. Товарищ командир приказал выдать мне расход обеда.
Минёры подняли головы. Костин испуганно взглянул на своего питомца и ахнул. Виктор спрятался за косяк.
— Нашкодил, и глаза стыдно показать, — сказал Бакланов. — Постой, сигнальщик, мы ещё с тобой поговорим. Найдётся песочка надраить тебя за семафоры-разговоры… Избаловался, парень! Ты, Иона Осипыч, спроси его: кто вчера собаке тральщика «Запал» на хвост консервную банку приспособил?
— Его хоть учи, хоть не учи! — сердито проговорил Трофимов. — Сколько раз говорено, чтобы к погребам не совался, а он опять тут как тут!
— А если я голодный, — хмуро откликнулся Виктор. — Должен, значит, погибать?..
— За все твои штуки-проделки надо бы тебя по-старинному на чёрствый хлеб да на забортную воду посадить, вот что, — сказал Трофимов ещё строже иподмигнул товарищам.
— Да будет вам! — рассердился Костин-кок, торопливо пробираясь между минами. — Взялись дитё прорабатывать. Постыдились бы!..
Сейчас Виктор принадлежал только одному человеку в мире — добрейшему Костину-коку, который за всё время знакомства не сделал ему ни одного выговора.
Славный Иона Осипыч схватил мальчика за руку, увлёк вверх по трапу, засыпал вопросами, смешав, как всегда в минуты волнения, русские и украинские слова:
— Ты где шатался? Де блукав? Обедал? Ни? Опять режим сломал! Горе мне с тобой, Витя! Дывись, аж похудела бидна дытына. А что Фёдор Степанович, драил? Долго? Нет того, чтобы накормить дитё, а потом уже воспитывать… А на «Змее» тоже молодцы — всему флоту насчёт твоих флажков просигналили. Да перебирай же ногами швидче!.. Ветерком, ветерком!..
В глазах кока десятилетний юнга Лесков был младенцем, а в глазах Виктора Костин-кок, знатный кулинар флота, был нянькой, которую случайно нарядили в бушлат и клёш, с которой можно покапризничать, немного поскандалить и без особого труда добиться своего. Впрочем, на этот раз они были заодно: Костин-кок спешил ликвидировать аварию, а Виктору казалось, что от голода он стал совсем прозрачным. Иона Осипыч втолкнул его в камбуз, потащил к умывальнику, заставил его вымыть руки, усадил за стол, надел на свою круглую бритую голову белый твёрдый колпак и так загремел кастрюлями, будто собирался накормить до отвала целую дивизию. Виктор почувствовал, что жизнь входит в свою колею и что, в сущности, он не так уж несчастен.
— Первый закон! — потребовал Костин-кок. — Да не стучи ложкой, сломаешь!
— Есть первый закон, вот он: «Дружба с коком — залог здоровья».
— Ешь на здоровье! — весело ответил кок, ставя перед Виктором полную тарелку.
Замечательный суп, замечательный хлеб, замечательный камбуз, в котором знакома каждая кастрюля, и самое замечательное в камбузе — это Костин-кок!
Иона Осипыч сел на табуретку, сложил руки на животе и смотрел на своего питомца с такой радостью, будто вырвал его из когтей голодной смерти.
— Не стучи по столу. Говори второй закон!
— Есть второй закон, вот он: «Кто хорошо жуёт, тому всё впрок идёт».
Только на блокшиве готовят такие сочные и большие котлеты! Виктор съел их и покосился на кока, но Иона Осипыч сделал непроницаемое лицо, разглядывая что-то на подволоке.[23]
— Третье, — умоляюще сказал Виктор. — А я третий закон придумал:
— Гм! — пожал плечами Костин-кок. — Так компот же не пекут, а варят…
— Для рифмы можно «пекёт», — вздохнул Виктор.
— А во-вторых, скажу не по секрету: штрафникам вроде тебя компоту не полагается. Нет, не дам тебе компоту, — решил Иона Осипыч. — Выдумал тоже!.. Весь день блукав по Кронштадту, а теперь компоту ему давай. Только из-за компоту и идёшь к дяде Ионе. Не дам, и не пищи.
— Пищать я не стану, — омрачился юнга. — А если ты мне дашь компоту, я, может быть, скажу тебе одну такую новость…
Костин метнул на мальчика быстрый любопытный взгляд, со стуком поставил перед Виктором глубокую тарелку прозрачного ароматного компота, достал из шкафчика бисквиты и облокотился на стол:
— Теперь говори.
— Сейчас всё по порядку расскажу, — начал Виктор, набивая рот. — Я был на стадионе, только там сегодня скучно. У начфиза вот такой флюс!.. Был в борцовском зале, а боксёры не тренировались. Потом был на канале. Там баржи грузились у складов Главвоенпорта. А мешок с сахаром в воду упал. Когда сахар растает, вода в канале станет сладкой, правда? А я всё-таки не стал ждать. Всё равно сахар не скоро растает: вода-то холодная.
— Да ты что, смеёшься надо мной? Ой, смотри, выгоню из камбуза! — возмутился Костин, чувствовавший, что Виктор припрятывает самое главное на конец.
23
Подволок, или подволока, — фанерные или металлические щиты под верхней палубой, служащие потолком для внутренних помещений.