Для сравнения, численность перебитых Хасехемом "повстанцев Низовья" (48205 или 47209 человек [Emery 1961, р. 99, fig. 62]) дискуссии не породила, хотя не совсем понятно, почему эта информация заслуживает большего доверия. Тем более никому не казались подозрительными в количественном плане, например, якобы пиктографически зашифрованное на палетке Нармера сообщение о взятии 6000 пленных у какого-то "озера Гарпуна" [Авдиев 1948, с. 28; Еrmаn 1912, S. 14][31] или данные Палермского камня о единовременных захватах царем IV династии Снефру в Нубии 7000, а в Ливии 1100 человек [Urk. I, S. 236, Z. 10; S. 237, Z. 13] — хотя при определенном подходе и эти цифры могут показаться невероятно большими: скажем, если сопоставить их с добычей Тутмеса III, одного из величайших завоевателей эпохи Нового царства, который за 20 лег военных действий за пределами Египта захватил или получил в качестве дани всего около семи с половиной тысяч человек [Urk. IV, S. 663–731].
Каждое такое свидетельство древнеегипетских источников, возможно, требует индивидуального обсуждения. Возвращаясь к 120 тысячам "пленников" Нармера, попробуем объяснить этот феномен с учетом выдвинутой нами гипотезы об обширном затоплении и заболачивании дельты Нила в результате трансгрессии Средиземного моря в IV тыс. до н. э. Значительное сокращение сухой, годной для жизни площади Низовья могло повлечь за собой перемещение части здешнего населения в Верхний Египет, при Нармере же, когда наводнение в Дельте достигло апогея, переселение, вероятно, приняло форму массового бегства. С вынужденным исходом обитателей из нижнеегипетской зоны экологического бедствия можно соотнести и произошедшее в то же время "неожиданное вторжение" в Переднюю Азию группы египтян, оставившей следы кратковременного пребывания в южном Ханаане [Fischer 1963; Gophna 1976, 1992; Gophna, Gazii 1985; Kantor 1965; Oren 1973; Yeivin 1960, 1961]. Если допустить, что исчисленные Нармером люди в действительности являлись не военнопленными, а беженцами из Нижнего Египта, по ходу трансгрессии перемещавшимися на подвластные этому правителю территории (скот, должно быть, принадлежал им: в среднем по 15 голов на человека), то цифры на царской булаве будут выглядеть вполне реально.
С цифрами этими, однако, соседствует идеограмма 
, заменявшая полное иероглифическое написание выражения skr-cnh — "живой-убитый", которое, по всем современным данным, подразумевало не кого иного как пленника [Faulkner 1991, р. 250; Wb. IV, S. 307, 12]. Согласно интерпретации О. Д. Берлева, основанной на анализе источников позднейших эпох, термин "живой-убитый" обозначал схваченного, но не уничтоженного, а по какой-то причине пощаженного противника, который вместе с тем по древнеегипетским магическим представлениям был "убит" ритуально уже в тот момент, когда лишь задумал злое против Египта [Берлев 1989, с. 87–89]. Но так ли очевидны прямые аналогии между терминологией египтян 0-й династии и, допустим, Среднего царства, отстоявшего от тинитского протогосударства более чем на тысячелетие? Во всяком случае, наверное, не следует совсем отказываться от правдоподобных альтернатив тому, чтобы считать людей, названных в раннединастическое время skr(w)-cnh(w), иноплеменниками, приведенными в подданство посредством именно военного набега. Возможно, в нашем случае этот термин просто констатировал их подчиненное положение в племенном союзе, куда они влились в связи с какими-то иными обстоятельствами, например, почему-либо эмигрировав со своей исконной территории. Факты мирного принятия в племя инородцев, довольствовавшихся при этом низшей ступенью социальной лестницы, этнографам как будто бы известны [Косвен 1957, с. 140; Морган 1935, с. 87]. В конце концов, что мешало Нармеру в сходной ситуации употребить по отношению к принятым под покровительство выражение "живые-убитые" — пленные из соображений чистого престижа?
31
Указывалось лишь, что сам "перевод" соответствующей пиктограммы едва ли верен [