— Н-да, — сказал эксперт, — действительно совсем пацан.
Никитин увидел залитую кровью тельняшку в вырезе ватника, сапоги-прохоря[4], кепочку-малокозырку, валяющуюся рядом.
— «Пацан», — передразнил он эксперта, — такой в сто раз опаснее.
Никитин наклонился, похлопал убитого по смятым голенищам.
— Вот она где, — сказал он довольно, вытаскивая из сапога финку.
— Сволочи, они и есть сволочи. До чего же война этих блатников развела. Страшно подумать. Пистолет где?
Шукаев протянул ему ТК.
— Три патрона осталось. Где он ствол-то взял? — Никитин отдал оружие эксперту.
— Посмотрим, посмотрим, — Павел Маркович спрятал пистолет в свой бездонный чемодан. — Баллисты отстреляют, тогда точно скажем, что это за оружие.
Никитин перевернул убитого, расстегнул ватник. Пиджак и тельняшка пропитались кровью. Одна пуля попала в бок, вторая прямо в сердце.
— Хорошо стреляешь, Шукаев, — сказал Никитин.
Видимо, в голосе офицера сержанту послышалась осуждение, и он заговорил торопливо и сбивчиво:
— Да разве… Знал я, что ли, товарищ лейтенант… Бежит он на меня… Стреляет…
— Да ты не пыли, не пыли, сержант, действия твои расцениваю как правильные.
Шукаев ничего не ответил, вздохнул тяжело.
— Да разве в этом-то дело…
— А в чем? — рассмеялся Никитин. — Ты, сержант, антимонии не разводи. У него при себе пистолет и финка. — Никитин продолжал обыскивать убитого. Из внутреннего кармана он вытащил сброшюрованные листочки бумаги, какие-то снимки и тонкую пачку денег.
— Посвети-ка, — повернулся он к Шукаеву.
На твердой картонной обложке красной тушью было написано: «Блатные песни».
Никитин раскрыл книжку-самоделку.
— прочел он вслух. — Ишь ты. Сочинение. — Он листал страницы.
— Оригинальная поэзия, — сказал спустившийся с чердака Павел Маркович, — такие книжечки на Тишинке из-под полы продают.
Никитин сунул книжечку в полевую сумку, повернул к свету фотографии и присвистнул.
— Тьфу, порнография, где только пацаненок этот достал блевотину такую.
— Не где достал, милый Коля, — перебил его Павел Маркович, — а кто ему дал, вот в чем вопрос. Что еще нашли?
— Только ключи от квартиры.
— Любопытно, ключ есть, а двери нет. Неужели никаких документов?
— Никаких, если не считать этого. — Никитин взял фонарь и направил луч на безжизненно лежащую руку.
Беловатый конус света вырвал из темноты синие буквы татуировки на тыльной стороне ладони: «Витек», перстень, выколотый на безымянном пальце, и могилу с крестом.
— Видите, поперечина на кресте косая? — спросил Никитин эксперта.
— Вижу.
— Это значит, что он в блатную жизнь принят, но еще не в «законе». Как первый срок отмотает, еще одну поперечину наколет, тогда, значит, полным «законником» стал. Вот, Павел Маркович, какие у него документы.
Эксперт молчал, разглядывая руку убитого.
— Слушай, Шукаев, теперь расскажи, как дело было.
— Мы его на сквере заметили, — начал сержант.
— Где именно?
— У павильона.
— Одного?
— Вроде.
— Вроде или точно?
— Точно одного. Окликнули. Он бежать. Мы за ним. Он в подъезд.
— У него ничего в руках не было?
— Вроде сумка или мешок какой.
— Шукаев, — Никитин достал папиросу, — ты в милиции сколько лет?
— С тридцать девятого. А что?
— А то, друг Шукаев, пора бы отработать память.
Сержант молчал, потом топнул валенком.
— Был у него мешок, точно был. Он ему мешал в дверь войти.
— Вот это горячее. — Никитин перекинул папиросу из одного угла рта в другой. — Ты лестницу осмотрел?
— Так точно!
— Ну?
— Не заметил. Будем искать?
— А зачем нам надрываться, у нас техника есть. Смирнов, давай Найду.
Собака вспрыгнула на площадку. В свете фонаря глаза ее горели синеватым огнем. Она подняла лобастую морду, посмотрела на Никитина, и ему стало не по себе от этого диковатого взгляда.
— Ищи, Найда, ищи, — скомандовал проводник.
Овчарка потопталась на месте и потянула повод. Она добежала до последнего этажа, стала лапами на дверь шахты лифта и гулко залаяла.
— Ну-ка, убери ее, — отдуваясь, приказал Никитин. Бегать по этажам в полушубке было тяжело и жарко.