Подбородок хмурится.
– Нет, но…
– Так почему же ее не выпускают в общий двор?
– Она частный пациент. – Подбородок украдкой бросает на меня лукавый взгляд. – Было сказано, что ей полагается отдельная комната.
– Вот как? – Диамант снова хмурится, пролистывая мои записи. – И кто же за это платит? Семья Мод?
– Ее наниматель. – Она шмыгает носом. – Как по мне, так это он шибко расщедрился. Девчонке очень повезло.
О да, как же мне повезло. Бьюсь об заклад, ей бы понравилось оказаться здесь под замком, не дышать свежим воздухом, не чувствовать ни дуновения ветра на лице, ни шороха травы под ногами, ни прикосновения дождевых капель. О благословенный дождь!
Диамант продолжает хмурится.
– И за все это время ни посетителей, ни писем?
Подбородок отрицательно трясет головой.
– Нет, – вздыхает она. – Не у таковских, как эта.
– Вы знаете имя ее нанимателя? – спрашивает Диамант будто бы невзначай, но его ручка уже занесена над блокнотом.
Подбородок скрещивает руки на груди.
– А вы лучше спросите доктора Уомака. Это он привез ее сюда.
– Ах вот как! – восклицает Диамант.
Глава 4
Мои сеансы гипноза проходят по вторникам, если только не «вмешиваются непредвиденные обстоятельства». Может, они и правда избавят меня от кошмаров, изгонят из моей памяти того человека с болота. Правда, я в этом сомневаюсь.
С каждым днем я чувствую себя все менее вялой. Тошнота тоже отступает, и именно поэтому комната теперь еще больше напоминает мне тюремную камеру. Будь я свободна, как бы я радовалась этому просветлению, но здесь оно делает мою жизнь невыносимой. Раньше мне давали нужную дозу лекарств, чтобы поддерживать тошнотворно-сонное состояние, чтобы я оставалась слишком уставшей и не могла причинить им неприятностей, чтобы мной было легко управлять. Когда постоянно чувствуешь, что тебя вот-вот вырвет, стараешься двигаться как можно меньше, чтобы удержать в себе завтрак, обед, ужин. Но как ни странно, это облегчало мою жизнь в этом месте, делало заключение более сносным.
Вот если бы моя комната напоминала кабинет Диаманта! Как же чудесно должно быть иметь все эти шкафчики и вещицы, сокровища, которые можно созерцать и перебирать, – вместо голых стен и пустоты в руках. Ничего, ничего, кроме пустоты.
Кто-то бьет в колокол – бом-бом-бом, и часы не смолкают, вечно тикают. Я шагаю по комнате им в такт, мои шаги отмеряют ритм. Тик-так. Тик-так, и так день за днем.
Кто-то принимается петь пронзительно-дрожащим голосом. Это не у больных, а с другой стороны.
– Птичка-певунья в золотой клетке[2], – заливается она. – Услада – глядеть на нее. Почудиться может, счастливо живет… ла-ла-ла…
Это пианино? Я стараюсь не дышать. Да, пианино, и кто-то играет на нем из рук вон плохо. То есть у нее в комнате есть пианино?
– Ла-ла-ла-ла-ла… – Певица делает глубокий вдох перед тем, как выдать очередную трель.
– Замолчи! – кричу я. Должно быть, ее тоже перевели в отдельную комнату, как и меня. В отдельную комнату с пианино.
– Ее красота ушла с молотка, – дребезжит она, – за златом набитый кошель…
До высокой ноты ей точно не дотянуться.
– Замолчи! – Я стучу ей в стену. – Ты даже слов не знаешь!
– Птичка-певунья в золотой клетке…
– Хватит! – Продолжаю молотить кулаками по стене, но пение продолжается как ни в чем не бывало. Чтобы хоть немного ее заглушить, начинаю петь «Апельсины и лимоны»[3]. Я стараюсь петь как можно громче и на последних строках уже перехожу на крик.
– Со свечкой в кровать я тебя провожу. Острым мечом я должок твой взыщу…
Какое-то время тишину не нарушает ничто, а потом начинаются рыдания. Да она окончательно спятила…
– На что ты кричишь?
За моей спиной стоит Слива. Она уже закрыла за собой дверь, а я и не услышала. Мои руки дрожат при мысли о том, как долго она могла здесь стоять.
– Больная из соседней палаты все не унимается и поет, – отвечаю я.
– Из соседней палаты?
– В той комнате. – Я указываю на стену. – Там.
Она пристально смотрит в стену и хмурится.
– Ну так там только чулан с метелками.
– Значит, она в том чулане, да?
Слива кивает с полуулыбкой и напевает «Апельсины и лимоны».
– Мы часто пели ее, когда я была малышкой. – Она кладет на стол чашку и печенье. – «Сент-Мар-тин все звонит: свой фартинг мне неси!»
Это всего лишь завтрак. Нет никакого повода для такой дрожи, совершенно никакого.
Уходит она, лишь добравшись до строки «Теперь звонит Степни-и-и». На этот раз она точно вышла – слышно, как ее пение разносится на весь коридор.
2
Сентиментальная баллада
3