Внимание мое привлек один филиппинец, который пытался убедить негра в достоинствах какой-то лошади. Негр терпеливо слушал его и только похохатывал. Его веселил выговор филиппинца и непристойные выражения, которыми тот пересыпал свою речь.
— Видал, как даются наставления жокею? — сказал Ковбой.
Я проследил за направлением взгляда моего друга. Прислонившись к барьеру, жокей выслушивал советы тренера — безразличного вида малыш, одетый в шелковый костюм, рассеянно поглядывал поверх толпы зрителей и соперников. Жокейская шапочка, сдвинутая на затылок, придавала его внешности какой-то беспечный, почти нахальный вид. Черты его лица могли бы принадлежать рыжеватому подростку, но подростку упрямому и, судя по квадратной челюсти и жестоким голубоватым глазам, злому. Он жевал резинку и время от времени сплевывал, кивая головой в знак согласия. Я посмотрел на его руки, тяжелые и жесткие, грозно поигрывающие хлыстиком.
— Эх, ребятки! — проговорил кто-то за моей спиной. Неужто вы думаете, что этот тип подсказывает жокею, как выиграть заезд? Он толкует о том, как удержать коня.
— Этого нечего удерживать, он сам себя удержит.
По загону взад и вперед прогуливали лошадей.
Служители водили их на коротком поводу. Иногда какая-нибудь лошадь останавливалась и, слегка расставив задние ноги, сбрасывала зеленоватые дымящиеся излишки пищи. Тут же мигом появлялся служитель и с помощью лопатки убирал неожиданный подарок. Некоторые лошади внезапно останавливались, словно отыскав среди зрителей знакомого, и внимательно вглядывались в него огромными глазами. Нетерпеливый служитель давал своему подопечному здоровенного тумака, и тогда упрямец, заржав и встряхивая головой, продолжал путь. В воздухе остро пахло смесью навоза и опилок. Один из судей нажал кнопку, и на табло зажглось слово «Up»[19]. С нервной поспешностью жокеи с помощью своих тренеров рассаживались по коням. Хозяева вполголоса давали последние наставления, и лошади направлялись к старту.
— Ну как, — спросил я Ковбоя, — выбрал, на кого поставить?
— В этом заезде шансы имеют три лошади, — ответил он, — а быть может, и только две. Да, всего две. Уверен, что борьба развернется между вот этой и этой. И он дважды ткнул в программку пальцем.
— На какую будешь ставить?
Ковбой сердито взглянул на меня.
— Учись вести себя на скачках. Во-первых, никогда не спрашивай, на какую я буду ставить. Все равно не скажу. Не мог бы сказать, даже если б хотел. Стоит сказать, и твоя лошадь непременно проиграет. — Затем, как бы желая подбодрить меня, прибавил: — Борьба развернется между этими двумя: Френдли Догом, фаворитом, и Дабл Флэшем. Впрочем, фаворит есть фаворит.
— Стало быть, надо ставить на фаворита, на Френдли Дога?
— Не так просто, дружище. Фаворит тоже может проиграть. За Дабл Флэша очень большая выплата; ставки тут четыре против одного. За Френдли Дога — шесть против пяти. По сути дела — пустяк. И тем не менее не понимаю, как он может проиграть.
Я остался при твердом убеждении, что Френдли Дог проиграть не может. Народ вокруг нас стал волноваться; с шумом морского прибоя накатывались волны людей и откатывались назад. И снова ко мне вернулось ощущение человека, затерянного среди океана и плывущего по воле волн. Ковбой грыз карандаш, читал и перечитывал «Рёйсинг форм» и программку. Казалось, он на что-то решался, потом передумывал, прикидывая время, дистанцию и вес лошади. Мы пробрались к барьеру, отделяющему скаковой круг от зрителей. Мой друг внимательно разглядывал лошадей, выходивших на старт. Он словно хотел пронзить их взглядом, угадать их самые сокровенные намерения. Тихо, почти про себя, сквернословил, улыбался, хмурился, вздрагивал, сплевывал в сторону, снова разглядывал лошадей и снова чертыхался.
— Дьявольски трудный заезд! Не понимаю, как может Френдли Дог проиграть.
Ковбой рассеянно взглянул на меня. Он был в трансе. Остатки опьянения улетучились. Лиловая краска на лице потускнела до пепельно-серой. Он явно нервничал. Это был тот глубокий кризис, который захватывал все его чувства. Словно на карту ставилось будущее. Лошади бежали по дальней прямой. Одни, казалось, бежали резвее, другие размереннее, ровнее, чуть скосив набок голову. Прозвучал удар гонга, потом другой. До начала оставалось две минуты. Толпа ринулась к кассам. Ковбой оставался на месте, уставившись в пространство, словно в экстазе; меня напугала его неподвижность и немота. В этот момент он походил на пророка, общающегося с небожителями, как бы в ожидании высшего откровения. И он дождался этого откровения. Вдруг он весь подобрался, просиял, улыбнулся; прищурился на лошадь, бежавшую последние метры разминки, глянул в программку и что-то пробормотал сквозь зубы. Затем опрометью бросился к кассам, расталкивая людей, наступая на ноги, чертыхаясь. Я последовал за ним, но добраться до кассира не смог. Мне показалось, что я расслышал бормотание Ковбоя: «…не понимаю, как может проиграть…»