— На кого?
— На семерку, на Терремото.
Я поставил на семерку потому, что ее имя — Терремото[21] — напоминало мне мою родину, страну подземных толчков и бегства на рассвете, и еще потому, что жокея звали Браво, Хосе Браво. Ковбой сунулся в свою библию и неодобрительно взглянул на меня. Но только по этой причине, и никакой другой, Терремото выиграл. Поставившие на него получили по тридцать три доллара. Ковбой не выразил по этому поводу никаких эмоций. Он был заранее уверен в моей победе. Мало того, он не захотел взять ни одного цента, кроме тех двух долларов, которые выдал мне для игры. Он рассматривал их как долг.
Победа наполнила меня отравой радости; мне захотелось соответствовать широте и великодушию Ковбоя, и я предложил ему отыскать моего земляка Идальго и втроем спрыснуть выигрыш. Ковбой знал все закоулки местных конюшен и без труда нашел конюшню Мольтера. Мы застали там моего друга сидящим на ведре и терпеливо наблюдающим за белым жеребцом, которого служитель прогуливал по большому кругу. Я представил его Ковбою и рассказал о своем успехе. Идальго выслушал меня, не сказав ни слова, но приглашение принял с благодарностью. Я опасался сперва, что Ковбой и Идальго не понравятся друг другу: величественный, огромный Ковбой и маленький, от земли два вершка, мой друг. Однако я ошибся. Между ними сразу же установилась какая-то телепатическая связь: родственные души, связанные лошадиным хвостом. Оттого, что оба они молчали, я вдруг с испугом обратил внимание на собственную свою болтливость. В ослеплении я рассказывал им о Мерседес; говорил о ней как о расчудеснейшей моей невесте, с которой мои друзья непременно должны познакомиться; говорил так, как если бы она меня не бросила, не променяла на какого-то безликого проходимца.
Танго
Мы вернулись в пансион, когда все уже сидели за столом. Я вошел с опаской, боясь встретиться взглядом с Мерседес. Нам дали место, и началась церемония передачи супницы и хлеба. Мои друзья ели молча, сосредоточенно. Краешком глаза я огляделся вокруг. Мерседес сидела рядом с отцом и наблюдала за мной. Когда глаза наши встретились, она нежно улыбнулась. Я, проглотив слюну, несколько мгновений выдерживал ее взгляд. В ее нежности сквозило что-то грустное, обиженное. Мне ужасно захотелось обхватить ладонями ее лицо и поцеловать. Я отвел взгляд, но ощущение зеленых ее глаз, таких глубоких и таких проницательных, преследовало меня. Сидевший рядом со мной Идальго ел вдумчиво, ложка за ложкой, тщательно прожевывая. Его голова и плечи едва возвышались над столом. Руки походили на когти кондора, а ложка в правой руке здорово смахивала на боевое оружие. По другую сторону от меня сидел техасец, по сравнению с Идальго это был настоящий небоскреб, этакая рыжая громадина. Он ел мало, как бы нехотя, но вино пил с жадностью.
— Суп превосходный, хозяин! Отличный суп, — заключил Идальго, проглотив последнюю ложку, и откинулся назад в нетерпеливом ожидании очередного блюда. С конца стола до нас стал долетать, подобно порывам бури, голос разъяренного испанца. Он громогласно вопрошал, имели ли Соединенные Штаты право выдворить из страны Гарри Бриджеса, лидера профсоюза портовых грузчиков, только за то, что он не приглянулся властям.
— Черта ли в том, что Бриджес приглянулся или не приглянулся властям, — ответил какой-то тщедушный человечек, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, и выпученными глазами, — его обвиняют в том, что он коммунист и что профсоюз контролируется коммунистами.
— Дело вовсе не в этом, — вмешался Безголосый шепотом, рвущимся словно из железной бочки. — Его обвиняют в лжесвидетельстве: на вопрос, принадлежит ли он к коммунистической партии, он ответил «нет», а на самом деле, кажется, принадлежит.
— Кажется! Кажется! Болтаешь черт-те что! Откуда ты знаешь, коммунист он или не коммунист? Ты видел, как ему выдавали партийный билет? Или, быть может, он сам тебе сказал об этом? — У говорившего был полон рот бобов, и похоже было, что он вот-вот лопнет от натуги.
— Нет, дело в другом! Вы не понимаете сути, — начал отец Мерседес. Я слушал внимательно, разглядывая суровое и упрямое лицо. — Суть в том, что Бриджес покончил с господством гангстеров в профсоюзах моряков, а компаниям это не по нутру. Он объединил портовых рабочих, и это единство позволяет им диктовать свои условия труда, добиваться лучшей оплаты, противостоять несправедливым договорам. Компании уже не могут навязывать свою волю с помощью наемных убийц, которые терроризировали рабочих.