Но приобрести лошадь было не так-то просто. Кто-то должен был купить ее для нас на свое имя, потому как, согласно правилам, только хозяин лошадей, участвующих в состязаниях, имел право купить другую лошадь во время скакового сезона. Кроме того, откуда взять четыреста пятьдесят долларов для ежемесячной уплаты тренеру? Покупка Гонсалеса была авантюрой, полной неисчислимых последствий. Идальго должен был еще повлиять на нашего земляка, внушив ему, что переход в наши руки для всех троих дело жизни и смерти.
С той поры как Идальго предложил мне эту сделку, я перестал спать, целиком погрузившись в проекты. Работу на кухне я бросил, посвятив себя исключительно искусству жить не работая и эпической борьбе с фортуной. Играл я очень рискованно, по самой сложной системе. Тем не менее капитал мой утроился. Я изучал «Рейсинг форм» с глубиной и проникновенностью Шампольона[26]. Завзятые игроки приходили в ужас от постоянства моего везения. Но даже при таком бешеном везении трудно было рассчитывать на то, что я скоплю достаточно денег на содержание лошади. Нужно было изыскать дополнительные средства. Побуждаемый обстоятельствами, я их сыскал.
Однажды Мерседес пришла в бар «Лос Окулистас» чрезвычайно расстроенная.
— Отец, — начала она, — при одном упоминании твоего имени готов перекинуться от злости, он называет тебя бесстыжим пустобрехом, клянется, что, если ты не бросишь скачки и не возьмешься за ум, он выставит тебя из пансиона и добьется того, чтобы тебя выдворили из страны. Говорит, что ты гангстер…
Мерседес вопрошающе смотрела на меня своими огромными зелеными глазищами, как бы сомневаясь в действии произносимых слов. Я же, уставясь на ее свежие девичьи, хотя и ужасно насмешливые губы, чувствовал себя пчелой в поисках взятка. Она говорила, а я любовался ею и, когда становилось совсем невтерпеж, прижимался к ней, покуда она резко меня не отстраняла.
— Отец очень добрый, хотя, быть может, и чересчур строгий и прямолинейный.
— Знаю.
— Ничего ты не знаешь; внешность у него суровая, а вообще-то он бывает очень нежным. Почему бы тебе не начать работать и не бросить свои глупости?
— Разве ты не слышала о проекте, который мы вынашиваем? Если все получится, то мы сразу разбогатеем. В следующий раз, когда побежит Гонсалес, мы его купим. Он обойдется нам в тысячу шестьсот долларов. Половину даю я, половину Идальго. Идальго уверяет, что за две недели он сумеет выколотить из этого коняги все лучшее, что в нем заложено… что сейчас находится в потенции. Конь этот родился, чтобы стать чемпионом. Но пока он им не стал в силу некоторых свойств своего строптивого и экстравагантного характера. Однако по сути своей это прирожденный чемпион. Подумай, как может он выиграть, если сбрасывает своих жокеев? Это все равно что сказать: «Выигрывать не стану, поскольку все мои жокеи скоты и хамы, но буду бегать здорово, если на меня сядет человек стоящий, который будет меня понимать».
— «Или если никто не будет на меня садиться», — хочешь ты сказать. Разве ты не говорил, что этот конь может прийти первым только без жокея?
— Об этом я, признаться, как-то забыл…
Замечание Мерседес застало меня врасплох. Гонсалес и в самом деле был индивидуалистом богемного темперамента, ненавистником всяческой дисциплины и порядка. За те несколько раз, что я видел его, я понял: в своем воображении Гонсалес сам создал свой образ, и этот образ мало соответствовал образу реальному. Он считал себя чемпионом. Но что он совершил, чтобы стать им в действительности? Несколько успешных заявок в прошлом, у себя дома? Теперь же, на чужбине, перед публикой, которая оценивает его жестоким леденящим взглядом бездушных торговцев, Гонсалес держался зазнавшимся бездельником, опьяненным туманными воспоминаниями о прошлом и неясными мечтами о будущем величии.
— Жокей весит сто, сто десять и даже более фунтов, — продолжала Мерседес, — стало быть, без всадника победить может всякий!
— Так-то оно так, но не надо преувеличивать. Все обстоит куда проще и куда сложнее. Есть жокеи-трудяги, которые дают почувствовать лошади весь свой вес, а есть жокеи-артисты, которые, кажется, вот-вот сами поднимут коня в воздух. Гонсалесу везет на первых. Они сидят на нем подобно мешку с картошкой.
Однако, несмотря на видимую безукоризненность моего рассуждения, сам я не был уверен в своей правоте: а вдруг и в самом деле Гонсалес принадлежит к тем современным неврастеникам, на которых нельзя полагаться?
— Сейчас я вспомнил про лошадь английской королевы, Ландау, которую пришлось лечить у психиатра, чтобы избавить ее от психоза, мешавшего ей стать чемпионом. Говорят, это была гениальная лошадь, но, как уверял ее жокей, она была слишком интеллигентна и не понимала собственного блага. Любая мелочь могла ее отвлечь, привести к сбою. Бывали скачки, например «Премио Интериасьональ де Лаурель», когда эта лошадь, пробежав три четверти дистанции впереди всех, вдруг сдавала лишь потому, что ей, видите ли, казалось, будто скачке конца-краю нет и придется так нестись всю жизнь. Этот метафизический страх ей мешал, и она, нервно брыкаясь и фыркая, замедляла бег. Нечто подобное может произойти и с Гонсалесом…