— Семь с половиной! Банк. Забирай, приятель. Господи, как мне нравится эта игра! Как, вы говорили, она называется, начальник?
Главный хранил молчание и только зачарованно следил за руками Куате. Следил глазами убийцы. Его голубоватые глазки готовы были перехватить любую попытку сжульничать. Я стал отчаиваться. Игра переставала быть игрой. За ней чувствовалась наша погибель.
— Порядок! — воскликнул Куате. — Плати, шкура! Ставь в банк.
Другие игроки уже не смотрели в свои карты. Все следили за руками Куате, одержимые жаждой мести и подстерегающие любую его оплошность, намек на шулерство, чтобы растерзать его на куски. Но Куате, как рыба в воде, был осмотрителен и неуловим. Он выигрывал и выигрывал без малейших признаков сбоя.
— Мать твою!.. — выругался один из бродяг и, вскочив на ноги, швырнул карты прямо в лицо Куате.
Куате не шевельнулся. На его физиономии не дрогнул ни один мускул. Натянутый, как металлическая струна, он замер на несколько секунд, которые в наступившей тишине отдавались в ушах стуком гигантского маятника. Куате — зубы стиснуты, глаза, устремленные в карты, сверкают, пальцы от напряжения белые — продолжал ловко орудовать колодой. Бандит растерянно воззрился на бесстрастного демонического карлика. Он ожидал бешеной, мгновенной реакции, но ее не последовало. Бродяга сплюнул и тыльной стороной руки отер губы. Скрытый в полумраке, он вдруг качнулся. Грозно колыхнулись могучие плечи, которые синяя рубашка делала еще шире. Бродяга приподнял ногу, обутую в сапог, как бы готовясь нанести удар. Клак! И в руке Куате сверкнуло лезвие складного ножа. На мгновение оба застыли: бродяга, оцепенев от страха, с приподнятой ногой, Куате — с тонким змеиным жалом в руке.
— Осторожно! — крикнул главный. — Осторожно, без глупостей. Если ты пришьешь этого человека, я засажу тебя в Алькатрас. You, little son of a bitch[34], смотри, — прибавил он, показав значок шерифа. — Я имею право арестовать вас всех, проклятые мексиканцы. Либо веди себя прилично, либо я надену тебе наручники.
— Не лезь в драку, — шепнул я Куате.
— Больше ты не будешь сдавать, — сказал главный.
— Это еще почему? — возмутился Куате.
— Не ерепенься, — шепнул я еще раз, — отдай карты.
Я лихорадочно обдумывал, как бы выбраться отсюда подобру-поздорову. Для нас все складывалось ужасно. Продолжать игру и выигрывать дальше было чистейшим безумием. В конце концов они бы все равно нас зверски избили, отобрали бы деньги и вышвырнули, как собак, на улицу. Надо было выкручиваться. Барак представлял собой одно общее помещение, окутанное дымными потемками и населенное страшными существами, скрывавшими оружие, чтобы без шума нас прикончить. Чьи-то глаза впились в меня со студенящей кровь злобой. Я видел желтые зубы, обросший щетиной вздрагивающий подбородок. По краям одеяла тяжело двигались пепельно-серые морщинистые руки, похожие на оживших ископаемых. Текло время. Ругательства, раздававшиеся то там, то сям, насыщали атмосферу барака пьяной тяжестью ковбойского жаргона. Куате отдал колоду. Начали сдавать бродяги, но судьба — невероятное дело! — по-прежнему улыбалась только нам; казалось, что она преследует Куате по пятам, словно голодный пес. Кто бы ни сдавал, приятель мой продолжал выигрывать. Происходило нечто совершенно уму непостижимое. Колоду будто кто-то заворожил, она капризно сторонилась бродяг, открываясь им только невыгодными картами, но к Куате была милостивой, неизменно одаряя его семеркой к ранее взятой картинке. Семь с половиной, семь с половиной, семь с половиной. Все оцепенели, уставившись обезумевшими, налитыми кровью глазами на везучего карлика, который, склонившись над одеялом, сгребал свои выигрыши быстрыми и точными движениями. Пробило полночь, потом час, потом два часа ночи. Снаружи доносилось кваканье лягушек и пение сверчков. Я изучающе разглядывал окно, находившееся на полдороге к входной двери. Когда забрезжил рассвет, в группе игроков началось некоторое движение. Похоже было что они наконец-то сообразили, каков будет финал, им стало очевидно, что обыграть Куате им не по силам. Они могли сидеть не разгибаясь за картами еще дни и ночи напролет, месяцы и годы, и все равно Куате их непременно бы всех обчистил. Проигравшиеся в пух и прах поднялись. Таинственно пошептались. Вышли из барака. Главный, со слезящимися от дыма и напряжения глазами, скрюченный болью в пояснице, продолжал сдавать карты, спуская последние доллары. На своем затылке я почувствовал чье-то дыхание и услышал осторожный шепот: