Наступил торжественный момент. Идальго вскочил в седло обезьяньим прыжком, что вызвало в публике веселое оживление, ибо здесь привыкли к тому, что жокею помогает тренер. Идальго даже бровью не повел. Он изящно вывел Гонсалеса на старт. Конь уже не плясал, как прежде. Он шел, опустив голову, с полузакрытыми глазами, будто принюхиваясь к земле и совершенно освоившись с ролью темной лошадки. Если раньше Гонсалес забавлялся тем, что развлекал зрителей на трибунах неожиданными выходками, то теперь он вел себя степенно, пожалуй, даже чуть-чуть лениво. Но его красивый белый хвост бился, будто флаг на ветру, и нельзя было понять, то ли Гонсалес отмахивается им от мух, то ли творит с его помощью какие-то заклинания. Кто бы догадался, что в данный момент помахивание хвостом означало только одно: великое отрицание! Эх, если б одержимые его сторонники сумели расшифровать это тонкое изящное «нет», которое Гонсалес вычерчивал в воздухе своим хвостом!
Заезд длился ровно одну минуту одиннадцать и две пятых секунды. Гонсалес бежал позади. Его обошли на дальней прямой примерно на десять корпусов. Но он продолжал бежать в том же темпе, прижавшись к ограде. Прошли первый поворот, второй, вышли на финишную прямую. Только тогда Гонсалес начал сокращать разрыв, который отделял его от лидеров. Идальго обходился без хлыста: действовал только руками и поводьями. У зрителей создалось впечатление, будто Гонсалес развил невероятную скорость. В сущности, это было оптическим обманом, так как Гонсалес доставал и обходил только уставших лошадей, явно сходивших с круга. От лидеров его отделяло теперь корпуса четыре. Но и такой, казалось бы, бурный финиш принес Гонсалесу всего четвертое место, что дало нам, правда, четыреста пятьдесят долларов, которых хватило для расплаты с долгами, накопившимися за последние недели. После заезда знатоки и любители азартно обсуждали, происшедшее. Гонсалес вошел в заезд на правах третьего фаворита, — семь против двух — вещь неслыханная для лошади, которая не могла выиграть состязания даже у самых никудышных лошадей ипподрома, а сегодня бежала с соперниками, стоявшими по классу много выше. На «Танфоране» это было отмечено как крупное событие. О нем спорили игроки, размышляли тренеры, жокеи и в особенности судьи. Почему столько ставок на Гонсалеса? Что тут замышлялось? Почему он не пришел первым?
— Какой бред! — воскликнул Идальго в ответ на задаваемые ему вопросы. — Почему поставили на Гонсалеса? А почему он должен был выиграть у лошадей заведомо более быстрых?
— Зачем же тогда Гонсалеса включили в этот заезд?
— А чтобы его не исключили из заезда рекламного. Мы так сроднились с Гонсалесом, что во что бы то ни стало хотим добиться его успеха. Мы буде выпускать его до тех пор, пока он не займет третьего места. Это все, чего мы добиваемся. Не правда ли, приятель?
— Сущая правда, — поспешил поддакнуть я.
Все шло как по маслу, и вдруг по вине одного придурка разразился непредвиденный скандал. Когда Идальго с помощью мистера Гамбургера расседлывал Гонсалеса, мимо проходил тот самый тренер, который накануне так живо интересовался выездкой Гонсалеса. Завидев Идальго, он остановился. С поганой ухмылкой на перекошенном от злобы лице тренер подошел к Идальго и, засунув руку в карман пальто, вытащил оттуда целый ворох билетов.
— На, возьми! Son of a bitch![36] — выкрикнул он, швырнув весь этот ворох Идальго в физиономию.
Присутствующие оторопели. Подбежали служители. Во избежание скандала мистер Гамбургер схватил Идальго за руки. Но те, кто воображал, будто мой земляк полезет из-за этого в драку, ошиблись. Идальго только насмешливо взглянул на оскорбителя и сплюнул.
— Надо уметь выбирать родителей, — сказал Идальго.
Я расхохотался; за мной мексиканцы.
— Видал болвана? — прибавил Идальго, поднимая с земли один билет. — Билетики-то по десяти долларов; видал, сколько их? Должно быть, малый ухлопал на Гонсалеса прорву денег. Какой черт его попутал? А все оттого, что он, как дурак, засекал время на тренировке. Простофиля не расчухал, что одно дело тренировка, а другое — состязание. И еще претензии ко мне.
Оскорбитель отошел, бормоча проклятия. Мистер Гамбургер проводил его взглядом и с елейной улыбочкой стал пояснять собравшимся суть дела: