И А. А. Алексеев, касаясь вопросов изучения переводов в художественной культуре общества, высказывает интересные соображения. Так, он пишет: «Культура не может быть определена только по характеру переводов, по их интенсивности. Расцвет оригинальной русской литературы в середине и второй половине прошлого столетия сочетался с отсутствием сколько-нибудь серьезных достижений в деле перевода. Причины ясны: большая часть образованного общества обращалась к оригиналам, в переводах не нуждалась. Но расцвет художественного перевода в XX в. свидетельствует не только о слабом знании иностранных языков в русском обществе после революции, он также отражает новое понимание смысла переводческой работы, место перевода в культуре и литературе, к чему впервые в теоретическом плане было привлечено у нас внимание В. Брюсовым»[68]. А. А. Алексеев также пытается объяснить особенности и своеобразие переводческой техники в X в. в Болгарии и в средневековой Руси, обращаясь к вопросам культурного, национального и общественного устройства государств. При этом А. А. Алексеев привлекает исследования В. О. Ключевского[69] и не соглашается с выводами Д. М. Буланина[70] при объяснении причин отсутствия университетского светского образования в средневековой Руси. Упрекает А. А. Алексеев Ф. Томсона и в том, что выводы своих наблюдений над письменностью XI—XIII вв. он переносит и на последующие столетия, доводя их до петровской эпохи. К выводам Ф. Томсона, распространяемым на многовековые процессы развития письменности Древней Руси, по мнению А. А. Алексеева, примыкает и исследование В. Р. Федера[71].
Завершая свое полемическое исследование, А. А. Алексеев предлагает несколько критериев для определения восточнославянского характера переводов с греческого в древнейшую эпоху письменности средневековой Руси. Во многом его положения сходны с разработанными ранее критериями О. В. Творогова[72]. Итак, А. А. Алексеев предлагает:
1) Текстологическое исследование рукописного источника с установлением архетипа; при этом следует обратить особое внимание, если это положение не дает достоверных выводов, на такого рода замечания: «Преобладание в рукописной традиции восточнославянских списков при отсутствии или скудости южнославянских источников может быть значимо в том случае, если текст лишен явных черт архаичности. Таково, например, положение дел с библейскими переводами Есфири и Песни песней с толкованиями.
Отсутствие в ранних восточнославянских списках орфографических и иных лингвистических следов южнославянского антиграфа или протографа может быть значимо для поздних по происхождению текстов»[73].
2) Литературная история конкретного текста может быть связана с традицией восточнославянской оригинальной письменности только при указанных выше условиях.
3) Так как лексические восточнославянизмы немногочисленны, то при анализе языка следует учитывать также отдельные грамматические черты: продленный имперфект типа держахоуть и ярко выраженную фонетическую особенность: полногласие. Если эти явления характерны для архетипа, то вопрос о происхождении памятника решается положительно. К этому наблюдению А. А. Алексеев делает важное добавление: «Церковнославянские тексты, созданные на Руси, опирались на южнославянские образцы и модели, их лингвистическую основу составляют общеславянские и южнославянские языковые элементы. Вместе с цитатами в них могли проникать также довольно редкие южнославянизмы, так что источниковедческий анализ текста должен предшествовать лингвистическому»[74].
4) Особо выделяется стилистика перевода. Для хорошо выполненных переводов характерна манера свободного обращения с оригиналом, многочисленные экспрессивные приемы (напомним, что об этом очень хорошо писал Н. А. Мещерский). Для плохих же переводов характерны многочисленные грамматические ошибки. И как следствие — малопонятный славянский текст.
5) Особенно важными для решения проблем происхождения текста могут служить исторические свидетельства. Однако они, как замечает А. А. Алексеев, «крайне редки, так что заслуживают полного внимания. Кроме ⟨…⟩ свидетельства о Студийском уставе столь же не случайным должно представляться упоминание в Послании Климента Смолятича имени Никиты, епископа Ираклийского, вероятно, как автора комментариев к Григорию Богослову. Напротив, статья летописи под 1037 г. о школе переводчиков при Ярославе не кажется достоверной, потому что нет ни одного переводного восточнославянского текста, который можно было бы уверенно отнести к первой половине XI в. Несмотря на то что рукописи, доставленные из Преслава в Киев, являлись, вне всякого сомнения, собственностью великого князя, вся литературная работа проводилась в Печерском монастыре. Участие в ней болгарских писателей, знатоков греческого языка, кажется весьма вероятным. Эта школа не пережила на Руси монгольского нашествия. Фактически переводы с греческого были возобновлены лишь Максимом Греком и продолжены в Москве киево-могилянскими учеными в середине XVII в.»[75]. Завершая свою дискуссионную статью, А. А. Алексеев подчеркивает, что перечисленные им критерии конечно применимы и при конкретном исследовании памятников, и при изучении переводной восточнославянской письменности. Никакие идеологические доводы не помогут строго научным поискам в разрешении таких сложных историко-филологических проблем.
69
См.:
72