Все эти положения и наблюдения позволили Г. Бройеру сделать дальнейшие обобщающие выводы для понимания историко-культурного процесса. Так, по мнению ученого, выявленные особенности древних славяно-русских переводов связаны с тем, что перед нами труд не одного переводчика, «но нескольких, среди которых были как уроженцы Киевской Руси, так и выходцы из Болгарии, работавшие при дворе киевского князя Ярослава в XI в. Те места памятника, где преобладают предложения первого типа и обнаруживается характерная восточнославянская лексика, переведены будто бы переводчиком по своей языковой принадлежности русским, те же места, где встречаются предложения второго типа и отсутствует характерная древнерусская лексика, представляют собой труд переводчика-болгарина».[30]
Эти выводы Г. Бройера Н. А. Мещерский подверг критике и привел данные своего выполненного выборочного анализа IV книги «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия. Действительно в этой части текста содержатся придаточные предложения установленных Г. Бройером обоих синтаксических типов, а что касается характерной восточнославянской лексики, то именно она выявляется в тех частях текста, для которых, по классификации Г. Бройера, характерны синтаксические конструкции предложений второго типа, т. е. южнославянского. Более того, для большей убедительности своей аргументации Н. А. Мещерский привел материалы из оригинальных памятников древнерусской письменности, летописного жанра, берестяных грамот и других, показывающие, что синтаксические конструкции предложений второго типа по классификации Г. Бройера нельзя считать по своему происхождению безусловно старославянскими. А так как Н. А. Мещерский проделал громадную сопоставительную работу древнерусского перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия и оригинала, то можно принять его утверждение: «Наиболее же сильным доводом против предположения Г. Бройера о том, что „История Иудейской войны“ Иосифа Флавия могла быть переведена не одним переводчиком, а целой комиссией, в составе которой находились как болгары, так и жители Киевской Руси, является необыкновенное стилистическое единство всего перевода, проявляющееся и в употреблении на всем протяжении текста одних и тех же редких слов, одинаковых синтаксических приемов»[31]. Итак, Н. А. Мещерский говорит о несостоятельности наблюдений над синтаксическими конструкциями переводной славяно-русской письменности в решении вопросов о языковой и национальной среде переводчиков. Таким образом, ученый подтверждает выдвинутые и обоснованные А. И. Соболевским и В. М. Истриным положения о лексическом критерии для определения южнославянского или древнерусского происхождения перевода. Именно характерная лексика остается устойчивым компонентом в процессе копирования и редактирования средневековыми книжниками переводного сочинения. Н. А. Мещерский предложил также и перспективное направление в области изучения переводной славяно-русской письменности. Оно связано с изучением византийского гимнологического наследия, сохранившегося в рукописях начиная с XI в. Дошедшие списки миней, триодей, октоихов, ирмологиев и кондакариев являются неотъемлемой частью всемирного поэтического наследия. Обращение к этим несметным рукописным сокровищам — долг ученых и продолжение традиций, заложенных изданиями В. И. Ягича в конце XIX в. и подхваченных Э. Кошмидером уже в середине XX в.[32]
Заключая наше изложение точки зрения Н. А. Мещерского на исследование переводной славяно-русской письменности, позволим привести отдельные строки из его труда: «Безымянные и безвестные славянские переводчики осуществили в X—XII вв. подлинно титанический труд, передав на своем родном языке в поэтической форме многотомные собрания стихир, тропарей, кондаков и канонов. Эти переводчики были одаренными поэтами с тонким слухом и чутьем родного славянского слова. Вряд ли они занимались специально подбором аллитерирующих сочетаний, когда складывали поэтические строки своих переводов. И тем не менее мы обнаруживаем в их творениях необычайное эвфоническое и музыкально-изобразительное богатство. ⟨…⟩ Если мы вправе наслаждаться искусством в стройных пропорциях храма Покрова на Нерли или видеть торжество и пир красок в бессмертных картинах-иконах Андрея Рублева, то с не меньшим правом наши филологи могут и должны уметь обнаруживать и в безымянных творениях древних славяно-русских переводчиков торжество и пир звуков, торжество и пир слов»[33]. А со своей стороны добавим, что не только филологи, но и историки, и исследователи культуры и искусства должны быть равноправными участниками этого духовного пира и его высокого торжества.
32