Отмечая справедливость первых трех контраргументов Ф. Томсона по отношению к исследованиям А. И. Соболевского, А. А. Алексеев подчеркивает, что их некоторая устойчивость и «размытость» давно уже принималась отечественной наукой, да и сам А. И. Соболевский понимал предварительный характер своих наблюдений[57]. А. А. Алексеев выступает против утверждений Ф. Томсона, что исследователи переводной славяно-русской письменности лишь механически повторяют высказывания А. И. Соболевского. А. А. Алексеев отстаивает точку зрения, что последующие поколения ученых, независимо от А. И. Соболевского, применяя его методику, своими путями и научными поисками пришли к определенным достоверным выводам. А. А. Алексеев отмечает также и тот факт, что Ф. Томсон по существу не рассмотрел подробно точки зрения исследователей 20‑х гг. XX в.: Н. Н. Дурново, В. М. Истрина, П. А. Лаврова, М. Вейнгарта, В. Розова, которые активно высказывались по лингвистическим проблемам древних восточнославянских переводов[58]. Этот факт следует признать положительным явлением в истории изучения переводной славяно-русской письменности.
Очень убедительно, на наш взгляд, А. А. Алексеев «разбивает» и четвертый пункт контраргументов Ф. Томсона, подчеркивая, что критерии А. И. Соболевского вполне приложимы к изучению текстов, выполненных вне пределов Древней Руси. И, следовательно, тем самым и должен быть признан факт существования восточнославянских переводов[59]. Более того, на основании текстологического анализа материалов Песни песней А. А. Алексеев убедительно показывает особенности техники перевода памятника, по сравнению с южнославянскими текстами[60].
Особое внимание А. А. Алексеев уделяет в своей статье выводам Г. Ланта об известии «Повести временных лет» под 1037 г. А. А. Алексеев подчеркивает необоснованность критики текста о деятельности Ярослава Мудрого, который почитал книжную премудрость, «и собра писцѣ многы, и прекладаше от грекъ на словѣньское писмо, и списаша книгы многы, и сниска, имиже поучащеся вѣрнии людье наслажаются ученья божественаго»[61]. В этом отрывке Г. Лант видит следы сильно искаженного текста и считает, что речь идет не о переводах древнерусскими книжниками с греческого языка, а о том, что доставленные из Болгарии книги были транслитерированы с глаголического письма в кириллическое. А. А. Алексеев подчеркивает, что эти объяснения текста летописной статьи Г. Лантом связаны с допущением ненужных натяжек, тем более, что привезенные на Русь из Болгарии книги «уже были транслитерированы в кириллицу, многие из них и возникли с самого начала как кириллические тексты»[62]. Со своей стороны заметим, что чтение текста из «Повести временных лет» под 1037 г. в трех древнейших дошедших текстах летописей Лаврентьевской, Новгородской 1, Радзивиловской одинаковое. И кроме того, сам этот пассаж о переводе книг с греческого языка полностью согласуется со всем предшествующим и последующим контекстом статьи, написанной и выдержанной в жанре княжеской похвалы[63]. А. А. Алексеев подчеркивает также и тот факт, что лексический анализ переводного текста только тогда убедителен, когда увязан с анализом содержания текста. И в качестве положительных примеров приводит исследование И. Н. Лебедевой «Повести о Варлааме и Иоасафе»[64] и М. А. Моминой в области литургических книг[65]. Основная критика аргументации Ф. Томсона А. А. Алексеевым связана с тем, что, по мнению А. А. Алексеева, она часто малоубедительна и страдает определенной предвзятостью. Так, А. А. Алексеев подчеркивает, что Ф. Томсон часто увлекается в своих небольших по охвату конкретного материала исследованиях культурологическими проблемами, отдавая тем самым дань современной моде, которой следует часть ученых конца XX в. С одной стороны, Ф. Томсон пришел к поразительно точным выводам, сопоставив перечень древнеславянских переводов трех ранних веков существования письменности и монастырскую Патмосскую библиотеку в начале XIII в. Результаты очевидны. Средневековые славянские книжники освоили наследие средней монастырской библиотеки. Эти выводы Ф. Томсона тем более значимы, что вопросы репертуара переводов занимали умы многих славистов XX в., особенно отечественных ученых: В. М. Истрина, М. И. Сперанского, И. П. Еремина, Н. А. Мещерского, О. В. Творогова. Все они по-разному объясняли выбор и интерес к определенным памятникам византийского наследия, но подобных сопоставлений никто из них не предпринимал[66]. С другой стороны обидно, что такой необычайно оригинальный и продуктивный подход был «размыт» совершенно необоснованными выводами о состоянии культуры до XVIIІ в. (эпохи Петра) как застойном[67].
63
Подробнее об этом см., например:
64
65
66
См., например: