Нет, жизнь, начатая так, — нестоящая жизнь, ничего хорошего из нее не получится. Сколько людей в нынешние времена расходится! Война виновата — разъединила их, смешала все. А сколько поспешных браков! А страдает кто? Малыши страдают. Без отца, а порой и без матери остаются. Отец в том же городе живет, пьянствует да гуляет, а у ребенка словно и нет его.
Хелене Пагар украдкой вытерла глаза и выглянула в окно.
Кехра. Минутная остановка.
В коридорчике молодые люди потягивали пиво. Лица у них раскраснелись, глаза мутно поблескивали. Они вели пустой разговор о том, какой сорт пива лучше.
На следующей станции ей выходить. Она взяла свой старый потертый чемодан и стала медленно пробираться к двери.
13
Они и не думали кому-либо причинять боль. Они вообще едва ли о чем-нибудь думали, когда в тот июньский день вышли из города, чтобы остаться вдвоем, подальше от домов, людей, знакомых улиц.
Урве не думала, что все произойдет так. А Рейн до сих пор удивлялся, откуда у него в тот раз взялась вдруг храбрость решительно сказать: «Поженимся».
Несколько часов тому назад их оставили вдвоем. На весь вечер. На всю ночь. На весь завтрашний воскресный день. До чего же это хорошо!
На белом туалетном столике тикали часы. Сквозь желтоватое боковое стекло был виден целый лес зубчатых колесиков. Одно блестящее колесико старательно бегало взад-вперед, будто на нем одном лежала вся тяжесть отсчета времени.
— У нас дома точно такие же часы, — сказал Рейн.
Урве приподняла голову с плеча мужа.
— Думаешь, тебе надо съездить домой?
— Когда? В эти три дня? — Рейн взял со стула спички и зажег недокуренную папиросу.
— Я бы не отпустила тебя. Дали бы тебе даже десять дней отпуска — все равно не отпустила бы. Ты мой муж. Мо-ой муж!
— А ты моя жена!
— И дай мне папироску.
— Урве!
— Ну, дай попробовать. Это, наверно, так интересно — пускать дым и стряхивать пепел в настоящую пепельницу.
— Никогда не учись этой глупости.
— Когда я выбирала эту пепельницу, то думала, что уж одну папироску обязательно выкурю с тобой за компанию. Чтобы стряхнуть пепел. Но если тебе жаль для меня одной папироски...
Оба рассмеялись.
— А вообще я и не хочу папиросы. И ты тоже сейчас не кури... — Урве взяла из рук мужа папиросу и погасила ее о край пепельницы.
Их оставили вдвоем. Собственно, никакой свадебной ночи у них еще не было. Был свадебный день, вернее, следующий за свадьбой день, когда их наконец-то оставили вдвоем на весь вечер. На всю ночь. На все завтрашнее воскресенье.
И вот, слегка утомленные, они лежали в комнате, тишину которой нарушало лишь тиканье часов и назойливое жужжание мух, предвещавшее скорую осень.
Урве подложила руку под голову.
Ее пылающее лицо было мягко и спокойно, когда она сказала:
— Я разобью эти часы.
— Зачем? — вздрогнул Рейн, потянувшийся в этот момент за новой папиросой.
— Они такие же, как у тебя дома.
Искорки смеха в глазах.
— Ты переживаешь, что женился на мне без ведома родителей? — продолжала Урве.
— С чего ты взяла? Нисколько.
— Я не хочу, чтоб тебя что-то беспокоило. Я люблю тебя.
— И я тебя тоже, Урр!
— I love you. Lou are my dear boy, my prince[2].
— У-у! He говори на этом языке. Я все перезабыл.
— Если ты сразу же начнешь учить его, тебе будет намного легче в вечерней школе.
— Конечно.
— Расскажи, как было у вас в школе. — Урве приподнялась на локтях. — Ты ухаживал за кем-нибудь?
Рейн почувствовал, что если он сразу же не заговорит, то обязательно покраснеет.
— Какие глупости! Мне ведь не так просто было ходить в школу, как тебе. Ты же в городе живешь. А у нас на шахте средней школы и в помине не было. Дети служащих учились в других городах, а дети рабочих, замухрышки, вроде меня, после начальной школы шли работать. Я хотел учиться. Ну, мы дома обсудили, как сделать, чтоб было дешевле. Снять в городе квартиру стоило дороже, чем купить месячный билет на поезд. Каждое утро вставал в половине шестого и три километра топал пешком до станции. Еще и семи не было, когда мы являлись в школу. Для тех, кто приезжал поездом, один класс всегда был открыт. Там мы сидели и позевывали. Кое-кто даже досыпал. Я обычно готовил уроки — дома-то некогда. Всегда находилось какое-нибудь дело, да и читать я любил. После уроков снова ждали поезда. Только к вечеру добирался до дому.
Рейн ни слова не сказал о Меэли Вайкла, избалованной дочке начальника станции. Нежные взгляды, письма, которые они передавали из рук в руки, — все это было так давно. Да и разве можно было сравнить то чувство с тем, что Рейн переживал сейчас.