Мрачную обложку окаймляет причудливая рельефная серебряная виньетка, в центре — три строчки, на которые показывает нам отец, водя указательным пальцем от слова к слову. Мы все молча читаем, все, кроме него:
ПЕРВЫЙ ВЫПУСК НАБОРА ИЗ СТЕРЛИНГОВОГО СЕРЕБРА
ОТЧЕКАНЕНО ДЛЯ ПЕРСОНАЛЬНОЙ КОЛЛЕКЦИИ
ПРОФЕССОРА ДЭВИДА КЕПЕША
Я не знаю что сказать.
— Это же, наверное, стоит уйму денег. Это что-то необыкновенное.
— Правда? С деньгами не было проблем. Так хорошо они придумали. Ты получаешь по одной медали в месяц. Начинаешь с «Ромео и Джульетты». Подождите, я покажу Клэр «Ромео и Джульетту». Так и получаете по одной, пока не получите все. Я собирал их для тебя все это время. Только мистер Барбатник знал об этом. Посмотри, Клэр. Подойди, посмотри поближе…
Проходит какое-то время, пока они обнаружили «Ромео и Джульетту», потому что на предусмотренное для нее место в левом нижнем углу страницы он, кажется, поместил «Два веронца».
— Где, черт побери, «Ромео и Джульетта»? — спрашивает он.
Вчетвером нам удается обнаружить ее, в конце концов, под рубрикой «Истории» на месте, отведенном «Королю Джону».
— А куда же я тогда сунул «Короля Джона»? — спрашивает он. — Я думал, что все сделал правильно, Сол, — говорит он мистеру Барбатнику, нахмурившись. — Мне казалось, мы проверили.
Мистер Барбатник кивает — они проверили.
— Да, — говорит отец, — дело в том … В чем же дело? А, обратная сторона. Здесь. Я хочу, чтобы Клэр прочитала вслух, что там написано, чтобы мы все послушали. Прочти это, дорогая.
Клэр читает вслух надпись.
— «…Что имя? Роза бы иначе пахла, когда б ее иначе называли?»[13]
— Разве это не замечательно? — говорит он ей.
— Да.
— И он может брать это в колледж. Полезная вещь. Это не только для дома, но он может и через десять, я через двадцать лет показывать это студентам. И так же, как мой подарок тебе, это из стерлингового серебра, и я гарантирую, что стоимость этого будет идти в ногу с инфляцией и долго еще после того, как бумажные деньги уже ничего не будут стоить. Куда ты его положишь?
Этот вопрос задается Клэр, а не мне.
— Пока что, — говорит она, — на кофейный столик, чтобы каждый мог посмотреть. Пойдемте в гостиную, отнесем альбом туда.
— Отлично, — говорит отец. — Только помните, не разрешайте никому вынимать медали, пока они не наденут перчатки.
Мы накрываем стол на крытой веранде. Рецепт холодного свекольника Клэр нашла в русской поваренной книге, одной из дюжины или около того разных книг из серии «Блюда мира», аккуратно расставленных на полке между приемником, который, кажется, настроен так, чтобы все время передавать Баха, и двумя спокойными акварелями ее сестры, на которых изображены океан и дюны. Салат из огурцов с йогуртом, в который добавлен рубленый чеснок и свежая мята из ее сада лекарственных растений, что находится прямо за дверью, тоже сделан по рецепту, взятому из этой серии, из тома «Кухня Ближнего Востока», Холодный жареный цыпленок с розмарином — это ее собственный давнишний рецепт.
— Мой Бог, — говорит отец, — какое угощение!
— Отличное! — добавляет мистер Барбатник.
— Спасибо, джентльмены, — говорит Клэр. — Но я убеждена, что вы ели что-то и повкуснее.
— Такого вкусного борща, — говорит мистер Барбатник, — я не ел даже во Львове, когда готовила моя мама.
— Думаю, что это немного преувеличено, — говорит улыбаясь Клэр, — но тем не менее, еще раз спасибо.
— Послушай, дорогая моя девочка, — говорит мой отец, — если бы ты была на моей кухне, я бы занимался своим старым делом. И ты получала бы больше, чем теперь, когда ты преподавательница, поверь мне. Хороший шеф-повар даже тогда, в разгар депрессии…
Но коронным блюдом Клэр стали не экзотические восточные кушанья, приготовленные ее способом, которые она подавала сегодня впервые, чтобы все, включая и ее саму, почувствовали себя как дома, а чай со льдом, который она приготовила с листьями мяты и апельсиновыми корочками по рецепту своей бабушки. Кажется, мой отец никак не мог напиться, не уставая превозносить чай до небес. Особенно, когда узнал, угощаясь черникой, что Клэр ездит каждый месяц на автобусе в Скенектади, чтобы навестить эту девяностолетнюю женщину, от которой она и узнала, как готовить и как ухаживать за садом, и, наверное, и о том, как растить ребенка. Судя по этой девушке, его сын, кажется, взялся за ум.
После обеда я предложил нашим гостям отдохнуть, пока не спадет жара, после чего мы могли бы немного прогуляться. Предложение было отвергнуто. Как я мог предложить такое? Как только мы слегка усвоили съеденное, мой отец предложил поехать к нашему отелю. Это меня несколько удивило, как удивили и его слова за обедом о том, что он мог бы заняться «старым делом». С тех пор, как полтора года назад он перебрался на Лонг-Айленд, он не проявлял никакого интереса к тому, что два преуспевающих новых владельца сделали из его отеля. Теперь он называется «Королевский лыжный и летний курорт». Я не думал, что он захочет поехать туда, но он весь кипел энтузиазмом и, выйдя из туалета, направился на веранду к мистеру Барбатнику, который вздремнул в моем плетеном кресле-качалке.
Что, если его сердце не выдержит такой нагрузки? До того, как я женюсь на этой замечательной девушке, куплю уютный домик, выращу красивых детей…
Тогда чего же я жду? Почему потом, а не сейчас, чтобы он порадовался и считал, что его жизнь удалась?
Чего я жду?
Мы идем за отцом, который, единственный из нас четверых, кажется, не обращает никакого внимании на страшную жару, через главную аптеку и все открытые магазины.
— Я еще помню, как здесь было четыре мясных лавки, три парикмахерских, кегельбан, два продуктовых рынка, две пекарни, магазин «Эй-энд-Пи», два врача и три стоматолога. А теперь посмотрите, — говорит он безо всякой досады, а скорее с гордостью человека, который вовремя вышел из игры, — ни мясников, ни парикмахеров, ни кегельбана, только одна булочная, никакого «Эй-энд-Пи» и, если ничего не изменилось с тех пор, как я уехал, то ни одного стоматолога и только один доктор. Да! — возвещает он, посмотрев вокруг добродушно, напоминая немного своего друга Уолтера Кронкайта, — эра богатых отелей отошла в прошлое. Но это было что-то! Вы бы видели это место в летний период! Знаете, кто любил здесь отдыхать? Кого только тут не было? Селедочный король! Яблочный король!..
И он начинает торопливо рассказывать анекдотичную историю главного периода его жизни мистеру Барбатнику. и Клэр, которая не показала и виду, что проделала все это сентиментальное путешествие несколько недель назад в сопровождении его сына, который ей тогда и объяснил, что такое Селедочный король.
Отец рассказывает свою историю шаг за шагом, год за годом, от момента инаугурации Рузвельта до времен Линдона Джонсона. Обняв его и почувствовав, что его рубашка с короткими рукавами совершенно мокрая, я говорю ему:
— Я думаю, что, если ты не остановишься, то дойдешь до времени всемирного потопа.
Он доволен. Он доволен сегодня всем.
— Могу! Это такое наслаждение! Настоящая дорога воспоминаний!
— Папа, страшно жарко, — предупреждаю я его. — Больше тридцати градусов. Может быть, нам стоит пойти помедленнее…
— Помедленнее? — восклицает он и, потянув Клэр за собой, устремляется по улице рысью.
Мистер Барбатник улыбается и, промокнув лоб платком, говорит мне:
— Он уже давно так прыгает.
— Уик-энд Дня Труда! — весело возвещает мой отец, когда я сворачиваю на парковку рядом со служебным входом в «главное здание». Помимо того, что обновили покрытие на парковке и все здания покрасили в розовый цвет, кажется, здесь мало что изменилось, не считая, конечно, названия отеля. Новые хозяева отеля — озабоченный мужчина, чуть старше меня, и его моложавая, лишенная какого бы то ни было шарма, вторая жена. Я уже встречался с ними мимоходом, когда мы с Клэр одним июньским днем приезжали сюда, чтобы я мог совершить свой ностальгический тур. А в этих двоих столько же ностальгии по старым добрым временам, сколько у людей, смытых потоком и барахтающихся в обломках каноэ из березовой коры. Когда мой отец, оценив ситуацию, спросил, как могло случиться, что отель не заполнен в праздничные дни — ситуация совершенно неслыханная для него, как он дает понять — жена стала еще менее симпатичной, а муж (приятный человек с благими намерениями, хотя его кредиторы, по-видимому, не очень воодушевлены его планами, уходящими в двадцать первое столетие) объясняет, что им пока что не удалось добиться признания публики.