Нас собралось много в доме Андре, и между нами всеми вдруг возникло удивительное чувство дружеской близости: и сам Андре был с нами, почти не мертвый, — как бы странно это ни звучало. И неслыханные во всех смыслах слова голоса кружились в пространстве, словно мы попали в сети безмолвной музыки… — la musica callada Сан-Хуана де ла Круса, — и, держась друг друга, вместе пребывали в еще одном, незримом доме, помимо этого, каменного, увитого лозой, который нас вмещал.
Сеть соответствий, да, именно так, я все больше убеждался в этом, думая о нашей долгой и по большей части молчаливой дружбе.
«Мы стоим на одних основаниях». Несмотря на растущие провалы памяти, во мне еще звучат слова, сказанные Андре дю Буше во время нашей первой встречи, которая случилась в аббатстве Руайомон, где происходило не помню какое литературное празднество, а представил нас друг другу Андре Берн-Жоффруа[208] в 1948 году, как сам он недавно мне напомнил… что ж, вполне возможно, в любом случае — очень, очень давно…
Пять слов, кратких, категоричных, в которых узнается Андре как он есть, слов кратких и неожиданных, потому что в ту пору реального подтверждения им не было, Андре руководила только внезапная интуиция; пять слов, которые сам я был бы не способен выговорить из-за вечно живущих во мне сомнений и осторожности, от которых мне никуда не уйти. Но сейчас я соглашаюсь и признаю их удивительную точность.
Однако то, что выросло из этих «общих оснований» в моих и его книгах, оказалось очень далеким друг от друга, порой даже трудно совместимым, и я много раз спрашивал себя, как же Андре удается воспринимать то, что я пишу, и почему я сам испытываю такое восхищение перед его стихами. В конце концов, на одной почве могут взойти растения совсем разных видов. На почве «общих оснований».
Одним из этих оснований была наша любовь к Гёльдерлину.
В «Пейзажах с пропавшими фигурами», которые были закончены в 1970-м, это примечание было добавлено к нескольким страницам размышлений об этом поэте:
«Один из самых удивительных образов Гёльдерлина мы находим в наброске к гимну Колумбу:
Трудно уловить связь между этими строками и остальным гимном; но, взятый отдельно, этот образ напоминает японское хайку; некоторые поймут, если я скажу, что в этих немногих словах для меня содержится бесконечное начало, без которого жизнь для меня была бы невозможна».
И конечно, никакая не случайность, что тот же самый фрагмент, который я, очарованный его таинственной красотой, лишь кратко упомянул, годы спустя стал для Андре дю Буше отправной точкой для размышлений, уведших его в такие области мысли, куда я даже не мечтал подняться. Но, сделав именно этого поэта ориентиром в наших собственных исканиях и переводя, каждый на свой манер, его страницы, мы, конечно, выбрали одну и ту же область духовной жизни. Неудивительно поэтому, что именно этот отрывок из «Мнемозины» сразу пришел мне на ум, когда я прощался с Андре. Не только из-за снега, ландышей мая и «души благородства», но также из-за упоминания двух странников на перевале, с воздвигнутым там крестом «в память о мертвых»: из-за темы «перехода», которая сопровождала меня всю жизнь, вместе со всеми своими бесчисленными аллюзиями; начиная с первой страницы «Ленца» Бюхнера:
«Двадцатого января Ленц отправился через горы. На вершинах и склонах — снег, ниже — сероватые гряды в зеленых пятнах, скалы и ели.
Было холодно, сыро; потоки воды струились по скалам, неслись по тропам…»[209]
Затем, вслед за этими строчками (или склонами, или скальными террасами), — прекрасный «Разговор в горах» Целана, которого с семидесятых годов переводил как раз Андре дю Буше вместе Джоном Э. Джексоном.
«Мы, евреи, пришли сюда, как Ленц, через горы».
И еще, из более далекого прошлого, воспоминание менее живое и достоверное, но тем не менее важное для меня — это «Поездка в зимний Гарц», которая почти примирила Рильке с поэзией Гете…