Несогласие теории с фактами побуждало сомневаться в фактах или иным способом стремиться к устранению их. Возможен, однако, и другой путь к согласованию теории с фактами: а именно, пересмотр теории.
Подходить к поэзии скальдов с предвзятой концепцией литературного развития не следовало бы уже потому, что творчество скальдов – определенная стадия развития поэзии, памятники которой, в сущности, нигде кроме Скандинавии не сохранились и представление о которой может быть, поэтому, только гипотетическим. Поэзия скальдов – это творчество сознательных мастеров, личная поэзия, т. е. литература в узком смысле слова. Вместе с тем, это поэзия дописьменная. Между тем, всюду личная поэзия попадает в поле нашего зрения только как создания письменной эпохи. Нет ничего удивительного, поэтому, что явных типологических аналогий к поэзии скальдов до сих пор нигде не было обнаружено. И это не потому, что поэзия скальдов какая-то игра природы, единственное в своем роде исключение, а потому, что она представляет собой такую стадию развития, которая, как правило, недоступна нашему наблюдению, точно так же как недоступен нашему наблюдению и самый процесс возникновения личной поэзии или, по выражению А. Н. Веселовского, переход «от певца к поэту».
Осознание ценности индивидуального авторства, обусловившее в конечном счете несоизмеримо большую творческую свободу по отношению к материалу и несоизмеримо большие творческие возможности, – едва ли не важнейший этап в истории человеческой культуры. Последствия, которые это осознание повлекло за собой, настолько велики, что произведения, лежащие по ту и другую сторону от границы, отделяющей фольклор от литературы, относятся к двум принципиально различным областям творчества и являются объектами двух различных наук. Однако в генетическом плане граница эта – одна из наиболее темных областей из всего доступного литературоведу или фольклористу. Граница эта, как бы является границей в том смысле, какой вкладывался в это понятие в раннее средневековье, когда слово «граница» обозначало дремучий лес или безлюдную пустыню, разделяющие заселенные земли.
Естественно, что переход «от певца к поэту» невозможно наблюдать в нашу эпоху, когда осознание ценности индивидуального авторства и связанное с этим увеличение творческой свободы свойственно в результате культурных влияний современным носителям фольклора. С другой стороны, переход к осознанному авторству, происходящий на периферии письменной культуры, просто-напросто не является повторением пути, пройденного в свое время человечеством, подобно тому как приобщение отсталого общества к передовой культуре не влечет за собой полного повторения всех этапов культурного развития. И в том и в другом случае имеет место своего рода «короткое замыкание». Не cлучайно «граничный фольклор», т. е. фольклор, стоящий на границе с литературой, который так обильно представлен в древнескандинавской литературе (эддические песни, родовые саги) и который играет там ведущую роль, совершенно не характерен для нового времени.
Немногим больший свет на то, каким образом происходит переход «от певца к поэту», проливают и средневековые литературы. Все они попадают в поле нашего зрения уже в форме письменных литератур, сложившихся в результате прививки более высокой и чуждой культуры. Во всех них более древняя, устная традиция оказывается прерванной в результате усвоения письменности и только косвенно отраженной в памятниках позднейшей эпохи. Во всех них переход к осознанному авторству происходит, по-видимому, или в результате «короткого замыкания», т. е. в результате усвоения более древней и высокой культуры, или где-то вне поля нашего зрения, в дописьменную эпоху. Во всяком случае, принципиальная анонимность, соблюдаемая в эпической поэзии и много позднее (в творчестве жонглеров и шпильманов), – несомненно пережиточное явление уже и для средневековья. Переход к осознанному авторству, по меньшей мере в некоторых поэтических жанрах, мог иметь место значительно раньше. Об этом свидетельствует поэзия скальдов.
Скальдическая традиция уже вполне сложилась во всех своих элементах в первой половине девятого века, т. е. свыше чем за триста лет до того, как письменность стала в Исландии средством записи литературных произведений и местная литература подверглась непосредственному влиянию иноземных письменных литератур. Эта традиция чрезвычайно устойчиво сохранялась и после введения письменности в Исландии еще около двухсот лет, крайне медленно разлагаясь под влиянием европейских письменных литератур.
Таким образом, эта традиция охватывает во всяком случае не меньше полутысячелетия, а вне нашего поля зрения может быть и значительно больше. Поэзия скальдов – это целая огромная эпоха в истории дописьменной литературы, притом именно литературы, так как никому до сих пор не приходило в голову относить стихи скальдов к фольклору.
Но если поэзия скальдов – это литература, то следовательно граница между фольклором и литературой может не совпадать с границей между устной и письменной традицией, или иначе говоря, бытование в письменной традиции, «книжность», – не являются отличительными признаками литературы, или еще иначе, применение письменности не играет решающей роли в процессе становления литературы, поскольку этот процесс, т. е. осознание ценности индивидуального авторства, признание авторского права, переход от «певца к поэту», может иметь место задолго до введения письменности, т. е. вне нашего поля зрения.
Однако в какой мере поэзия скальдов является собственно литературой?
Согласно обычному мнению, поэзия скальдов не только не может быть отнесена к фольклору, но должна быть резко противопоставлена ему как поэзия сугубо «искусственная». Это обычное мнение, однако, упускает из виду, что поэзия скальдов (в силу ряда архаических особенностей) – не вполне и литература, в узком смысле этого слова. Обычное мнение о скальдах игнорирует, прежде всего, то обстоятельство, что хотя, действительно, отношение скальда к своему сочинению принципиально отлично от отношения фольклорного автора к своему творчеству, оно резко отлично также и от обычного отношения литературного автора к своему произведению. Внешне это специфическое отношение скальда к своему творчеству находит свое выражение в характерной для всего скальдического искусства гипертрофии формы, которая делает поэзию скальдов такой неприемлемой для художественных вкусов нового времени.
Как не раз указывалось, все усилия скальда явно направлены на изощренную разработку формы, которая как бы независима от содержания. До сих пор не было обращено внимания на то, что эта гипертрофия формы является следствием своего рода неполноценного авторства. Скальды, правда, несомненно сознают себя авторами своих произведений. Принципиальная анонимность в поэзии скальдов не имеет места. Скальд сознательно «делает» свои стихи и гордится своими произведениями. По существу, у скальдов уже налицо авторское право, хотя и весьма примитивное. По-видимому, у них уже существует и некоторое представление о плагиате, как это явствует из рассказа о скальде Аудуне и украденном им свете из драпы Ульва Себбасона. Однако авторство распространяется у них только на форму, но не на содержание. Их творческие усилия направлены на словесное орнаментирование, внешнее по отношению к содержанию и даже относительно независимое от него, как это всего отчетливее сказывается в том, что скальды часто украшают свой стих кеннингами, буквальный смысл которых не соответствует содержанию стиха; зачастую, без всякой иронии, нищий называется в стихах «раздавателем богатства», а трус – «богом битвы», потому что и тот и другой кеннинг в языке скальдов обозначает человека вообще[18].
18
Ср. М. И. Стеблин-Каменский. Известия АН СССР. Отд. лит. и языка, т. XVI, вып. 2, 1957, стр. 143 сл.