Еще мѣсяцъ прошелъ, по Москвѣ все бурлило. Меньшой Царь испугался, уѣхалъ ко Троицѣ, и приказы пришли, чтобы ко Троицѣ шли бы всѣ ратные люди. —[121]
Князь Василій все ждалъ, не вступался въ смятенье. Ужъ не разъ удавалось ему отсидѣться отъ смуты и къ тому притулиться, чья вверху была сила. Такъ онъ ждалъ и теперь, и не вѣрилъ, чтобъ верхъ взяла матери Царской Нарышкиной сила. А случилося такъ.
Какъ у барки навѣситъ купецъ тереза на подставки и насыпавъ въ кадушку зерно, на латокъ кладетъ гири. Десять гирей [?] положитъ, не тянетъ; одну броситъ мѣрку, вдругъ все зерно поднимаетъ и тяги и силы ужъ нѣту въ кадкѣ, пальцомъ работникъ ей колыхаетъ.
Такъ сдѣлалось съ Княземъ, чего онъ не думалъ. Вѣсы поднялись, и себя онъ почуялъ въ воздухѣ легкимъ. Вмѣсто той тяги, что чуялъ въ себѣ. Чуялъ допрежде того, что съ великой силою никто его тягу поднять не подниметъ, своротить не своротитъ, почуялъ, что онъ, какъ соломка, сбившись съ крыши, качается вѣтромъ.
Слышалъ про то Кн. Василій, что ѣздила къ Троицѣ Царевна, съ братомъ мириться, что къ брату ее не пустили, слышалъ, что Романыча Шакловитаго взяли стрѣльцы, заковали и къ Троицѣ свезли, какъ заводчика вора, слышалъ, что ратные люди и нѣмцы, солдаты къ Троицѣ ушли, что бояре туда, что ни день, отъѣзжаютъ, слышалъ все это Василій Василичъ Голицынъ Князь и зналъ еще многое, хоть и не слышалъ. Зналъ онъ, что кончилась сила его. Зналъ, потому, что послѣдніе дни было пусто въ богатыхъ хоромахъ. Непротолчно бывало стоять дожидаютъ и дьяки, дворяне, бояре въ его…. передней.[122] А теперь никого не бывало, и холопы его — ихъ до тысячи было, ужъ не тѣ; что то видно на лицахъ и вчера спросилъ конюха, его нѣту, сказали ушелъ и другіе бѣжали. Только видѣлъ въ тѣ дни онъ любима[го] сына, невѣстку брюхатую, да старуху Авдотью, жену распостылую. —
* № 4.
I.
Какъ на терезахъ твердо, — не двинется — сидитъ на землѣ положенная гиря и также сидитъ, пока на другой латокъ въ насыпку зерно сыплятъ работники, и вдругъ отъ горсти зерна поднимается и колышется безъ силы отъ пальца ребенка, такъ точно послѣ шести лѣтъ силы при Царѣ Ѳедорѣ и 6 лѣтъ при Царевнѣ Софіи, когда Князь Василій Васильичъ Голицынъ чувствовалъ себя первымъ человѣкомъ въ Царствѣ, и всѣ просили милости, онъ награждалъ и наказывалъ, и богатству его не было смѣты, такъ послѣ 12 лѣтъ, ничего не сдѣлавъ, вдругъ Кн. Василій Васильичъ почувствовалъ, что нѣтъ больше въ ней силы, что онъ, такъ крѣпко сидѣвшій, что ничто, казалось, не могло поколебать его, что онъ виситъ на воздухѣ и, какъ соломенка, выбившаяся изъ подъ крыши, мотается по вѣтру и вотъ вотъ оторвется и полетитъ незнамо куда и никто объ ней не подумаетъ. И, какъ главное ядовитое зло при житейскомъ горѣ, сильнѣе всего мучала Князя та вѣчная злая мысль: когда же сдѣлалось, когда началось мое горе. И въ чемъ оно, горе. Когда я все тотъ же, все тѣже во мнѣ силы, тѣже года, тоже здоровье, тѣже дѣти, жена, тѣже мысли. Или нѣтъ горя или я сшелъ съ ума, что вижу, чего нѣтъ.[123]
Василій Васильичъ жилъ въ Подмосковномъ селѣ Мѣдведково и ждалъ. Онъ ждалъ, но самъ зналъ, что ждетъ того, что не можетъ случиться. Онъ ждалъ, какъ ждетъ человѣкъ передъ умирающимъ близкимъ. Онъ ждетъ, чтобъ совершилось то, что быть должно, но, чтобъ были силы ждать, утѣшаетъ себя надеждой. Такъ ждалъ Кн. Василій въ с[елѣ] Медвѣдкова конца борьбы между сестрой Царевной и братомъ Петромъ. Онъ называлъ для себя эту борьбу [борьбой] между Царевной и Царемъ, но онъ зналъ, что ни Царевна, ни Царь не боролись, а боролись за Царя бояре — Черк[асскій], Б. Голицынъ, Стрѣшневъ и др. и за Царевну стрѣльцы, Шакловитый, Змѣевъ, Неплюевъ. Что же онъ не вступалъ въ борьбу? Отчего не становился въ ряды съ ними, a уѣхалъ въ Подмосковную и сидѣлъ праздно. Онъ боролся и прежде не разъ; но теперь на другой сторонѣ онъ видѣлъ новую силу, онъ видѣлъ, что невидимая сила спустила вѣсы, и съ его стороны тяжести перекатывались на другую. На той сторонѣ была не правда. Правды нѣтъ никогда въ дѣлахъ правительства. Онъ довольно долго былъ самъ правителемъ, чтобы знать это. Чтоже, правда была въ выборѣ Годунова, Шуйскаго, Владислава, Дмитрія, Михаила. Правда была развѣ въ выборѣ Петра однаго, Нарышкиныхъ, въ выборѣ Ивана и Петра и Софьи, и какая же правда была теперь въ участіи Петра въ правленіи съ Иваномъ? Или Иванъ Царь, или убогій монахъ, а одинъ Петръ Царь. Не правда была, а судьба. И рука судьбы видна была въ томъ, что творилось. Руку судьбы — это зналъ Кн. Василій, — чтобъ узнать есть вѣрный знакъ: руку судьбы обозначаютъ толпы не думающихъ по своему. Они сыплятся на одну сторону вѣсовъ тысячами, тьмами, а что ихъ посылаетъ? они не знаютъ. Никто не знаетъ. Но сила эта та, которой видоизмѣнятся правительства. Теперь эти недумающія орудія судьбы сыпались на ту, враждебную сторону вѣсовъ. Кн. Василій видѣлъ это и понялъ, что его царство кончилось. Прозоровскій ѣздилъ къ Троицѣ заступить[ся] за Царевну и самъ остался тамъ. Патріархъ тожъ. Сама Царевна ѣздила и тѣ люди, которые на смерть пошли бы за нее, выѣхали къ ней и вернули ее. На той сторонѣ была судьба, не право, Кн. Василій зналъ это. Право больше было на сторонѣ Ивана, старшаго въ родѣ. Петръ былъ младшій братъ только. А при Иванѣ, какъ при Ѳедорѣ, должны были быть бояре — правители, и кому же, какъ не ему, Кн. Василію, быть этимъ правителемъ? Но когда судьба склоняетъ вѣсы на одну сторону, другая сторона, чтобъ удержать вѣсы, употребляетъ средства, губящія право, и тѣмъ еще больше губитъ себя. При началѣ борьбы право было ровное, но теперь слабая сторона погубила свое право и чѣмъ слабѣе она становилась, тѣмъ сильнѣе неправда ея становилась видна. Перекачнись вѣсы на нашу сторону, думалъ Кн. Василій, и ясно бы стало, что Петръ съ злодѣями, съ пьяными конюхами задумали погубить старшаго брата Ивана, благодѣт[ельницу]-правительницу и хотѣли убить спасшую царство отъ смутовъ и главнаго труженика Кн. Василія, и мало было плахи для изверговъ. Теперь перекачнулись вѣсы туда и ясно, какъ день, выступало неправо Софьи, называвшейся Государыней, ея развратн[ыхъ] любовниковъ, которые правили Царствомъ и все подъ видомъ управленія за старшаго брата, безотвѣтнаго дурака и убогаго. Мало того, теперь, что поправить вѣсы: и другое страшное дѣло выступало наружу — <Софья> подговаривала стрѣльцовъ къ бунту, и Шакловитый собирался убить молодаго Царя. —
121
122