Хис выбрал парочку и бережно убрал их в нагрудный карман. Уже в дверях он добродушно ухмыльнулся.
– А вы, мистер Вэнс? Будете, как говорится, нас направлять?
– Всенепременно!
Глава 3. Особняк Гринов
(Вторник, 9 ноября, 14.30)
Особняк Гринов – именно так его называли жители Нью-Йорка – был реликвией прошлого. Три поколения семейства выросли в этом доме на Восточной Пятьдесят третьей улице. Два его эркера нависали прямо над мутными водами Ист-Ривер, а прилегающая территория растянулась на целый квартал и имела форму квадрата. С годами коммерция изменила район до неузнаваемости, но на приюте Гринов это никак не отразилось. Он стоял посреди деловой суеты, точно оазис высоких идеалов и умиротворенности. Старый Тобиас Грин указал в завещании, что особняк, в память о нем и его предках, не подлежит перестройке в течение четверти века. Незадолго до смерти он обнес участок высокой каменной стеной с двумя воротами: центральными, из двутаврового железа, на Пятьдесят третьей улице, и другими, для обслуживающего персонала, – на Пятьдесят второй.
Особняк из серого известняка высотой в два с половиной этажа венчали остроконечные шпили и группы печных труб. Знатоки, кривя губы, определяли его как château flamboyant[16], но никакие уничижительные термины не могли отнять у этого образца феодальной классики его спокойного достоинства. В архитектуре дома преобладала поздняя готика со значительным вкраплением барокко, а башенки и выступающие карнизы недвусмысленно намекали на Византию. Такая эклектика, однако, не лишала дом гармонии, и он вряд ли заинтересовал бы вольных каменщиков Средневековья. Родовое гнездо Гринов не производило впечатления музейного экспоната, но поистине олицетворяло самою́ суть прошедшей эпохи.
Во дворе перед домом высились клены и подстриженные туи вперемешку с гортензией и сиренью. С востока опускали к воде свои ветви плакучие ивы. Снаружи кирпичной стены «в ёлочку» тянулись высокие заросли боярышника, а изнутри ее скрывали решетки для вьющихся растений. Вдоль западной стороны дома был сделан асфальтированный подъезд к гаражу на две машины, дело рук молодого поколения. Но и эта современная деталь отчасти скрадывалась благодаря живой изгороди из самшита.
Когда хмурым ноябрьским днем мы вошли в усадьбу, она встретила нас мрачно и зловеще. Деревья и кустарники стояли голыми. Зелень туи присыпал снег. Лишенные растительности черные скелеты шпалер безжизненно прислонились к стене. Повсюду, кроме наспех подметенной парадной дорожки, высились сугробы. Серая каменная кладка особняка почти сливалась с тяжелым, затянутым свинцовыми облаками небом. И когда мы поднялись по невысоким ступеням к сводчатой парадной двери под остроконечным фронтоном, меня охватил суеверный страх.
Дворецкий Спроут, маленький седой старичок, был, очевидно, заранее предупрежден. С похоронным выражением на морщинистом козьем лице он молча провел нас в большую мрачную гостиную, окна которой, в обрамлении тяжелых портьер, выходили на реку. Несколько мгновений спустя вошел Честер Грин и чрезвычайно церемонно приветствовал окружного прокурора. Вэнсу, сержанту и мне достался покровительственный кивок, один на всех.
– До чего же хорошо, что вы пришли, Маркхэм, – возбужденно начал он, усаживаясь на край кресла и доставая портсигар. – Сразу к опросу, так? С кого начнем?
– Это подождет. Сначала я бы хотел получить некоторое представление о прислуге. Что вы о них знаете?
Грин беспокойно поерзал и почему-то не смог с первого раза зажечь сигарету.
– Их всего четверо. Дом большой, но мы справляемся. Джулия всегда была за экономку, Ада помогает маме… Ну, во-первых, Спроут. Поступил к нам тридцать лет назад. Дворецкий, мажордом и сенешаль в одном лице. Типичный семейный вассал из английских романов: преданный, верный, тихий. При этом проныра, деспот и душераздирающий зануда. Две горничные: одна отвечает за комнаты, другая – за все остальное. Старшая, Хемминг, служит у нас десять лет. По-прежнему ходит в корсетах и безобразной обуви. Убийственно религиозна. Подозреваю, что в глубине души баптистка. Вторая, Бартон, – молодая и взбалмошная. Знает несколько слов по-французски, мнит себя неотразимой и ждет, что вся мужская половина семьи будет украдкой целовать ее по углам. Служит украшением дома и увиливает от тяжелой работы около двух лет. И, наконец, кухарка. Чопорная немка, вылитая хаусфрау, с огромным бюстом и обувью сорокового размера. Все свободное время пишет письма племянникам и племянницам куда-то в верховье Рейна. Хвалится, что даже самый брезгливый человек станет есть с ее кухонного пола – такой он чистый. Ну не знаю – не пробовал. Старик нанял ее за год до смерти и распорядился, чтобы место оставалось за ней, сколько она пожелает. Есть еще всякие подсобные рабочие. Плюс, конечно, садовник. Летом без дела слоняется по газонам, а на зимнюю спячку залегает в какой-нибудь нелегальный кабак в Гарлеме.
16
Букв. «пламенеющий за́мок» (