В Конвенте волнение велико. Робеспьер всем внушает ненависть, но всем внушает и ужас. Для каждого дело идет о собственной голове, надо стараться, надо очень, очень стараться. Особенно стараются те самые люди, которые в день Девятого термидора первыми предадут Робеспьера. Барер разливается соловьем: тут и «гигантский роялистский заговор барона Батца», тут и «интриги австрийского тирана», и «великая книга преступлений Англии» — признается априори несомненным, что «убийцы» подосланы из Лондона и Вены. Еще больше старается Эли Лакост. Сходство речей и писаний того времени с тем, что в дни московских процессов мы читали о «псах» в «Правде», в «Известиях», поистине потрясающее.
Составляется самая причудливая смесь («амальгама», — говорит один из чекистов того времени, Амар): тут и монархисты, и дантонисты, и эбертисты, мужчины и женщины, старики и 16-летний мальчик, титулованные аристократы{28} и лакеи, артисты и полицейские, офицеры, чиновники, кого только нет? «Амальгамированные» неугодные люди обвиняются в заговоре, в сношениях с Англией, в покушении на убийство Робеспьера и Колло д'Эрбуа. Всего набирается, кроме Сесили Рено, пятьдесят три человека «сообщников» — ни одного из них она никогда в глаза не видела. Едва ли сносилась и с Питтом эта бедная девушка, дочь владельца писчебумажной лавки: она была неграмотна.
Газеты того времени полны пламенных статей в честь «чудом спасшегося» Робеспьера. Через два дня после «убийства», 6 прериаля, диктатор появляется в якобинском клубе. Ему устраивается бурная овация. Кутон требует, чтобы злодейское правительство Англии было признано виновным в «оскорблении человечества» («lèse-humanité»). Весь зал встает и кричит: «Да! да!» Заседание целиком посвящается преступлениям «псов». Робеспьер скромно начинает речь словами: «Я — один из тех, кого произошедшее событие должно было бы интересовать всего меньше. Пламенный сторонник священных прав человека не должен рассчитывать на долгую жизнь». Зал разражается еще более бурной овацией. Протокол отмечает: «Единодушные долгие рукоплескания следуют за этой энергичной речью, блещущей подлинным мужеством, республиканским величием души, великодушной преданностью делу свободы и глубоко философским духом»{29}. Тем не менее насчет «долгой жизни» Робеспьер был совершенно прав: жить ему оставалось два месяца. И, вероятно, больше всего ему аплодировали 6 прериаля люди, отправившие его 10 термидора на эшафот.
Тем временем Фукье-Тенвиль готовит против «псов» улики. Он очень нетребователен. Папка № W 389 и тут для нас клад. Полиция собирает всевозможные сплетни. Какой-то Буазо показывает, что брат Сесили Рено однажды на улице вел разговоры в монархическом духе, — привожу опять цитату во всей красоте подлинника: «...Il soutenait à sest accolittes que cestoit bien injusie d’avoir fait mourir le Roy, que la France ne pouvait pas sans passé... Moy je me permis de prondre la parole je les ai traité tous trios de scelerats je les fit connaitre ă toute la garde l’officié accouru vers moy il me demande ce que cettait je lui dit l’officié se retira en haussant les épaules...»{30} Фукье-Тенвиль с торжеством проводит на полях черту коричневым (или выцветшим от времени красным) карандашом, пишет слово «hic»{31} и ставит крест; мы как будто присутствуем при этой сцене: есть, есть уличающий материал, брат Сесили Рено тоже будет казнен.
На своем листке председатель революционного суда, как помнит читатель, записал: «Всеми возможными способами добиться от чудовища признаний...» Каковы были эти «возможные способы»? Пытки в пору революции не применялись. Но до нас дошли сведения, что Сесили Рено грозили казнью всех ее родных. В Париже рассказывали также, будто следственные власти, «заметив склонность преступницы к нарядам, приказали одеть ее в лохмотья, дабы этим на нее воздействовать». Рассказ не очень достоверен, да и по существу довольно наивен. Родственники же «убийцы Робеспьера» действительно были казнены. Думаю, однако, что их отправили на эшафот не для того, чтобы вынудить у Сесили Рено признания, а просто «за компанию», как это часто делалось в те времена. Если бы революционный трибунал очень настойчиво добивался признаний, он их и добился бы: по этому делу суду было предано 54 человека, и были среди них люди разные.
Значения «признаний», конечно, преувеличивать не нужно. Генри Чарльз Ли в своем знаменитом труде об инквизиции приводит выдержки из учебников по допросу, составленных средневековыми судьями. Допросы производились так, что допрашиваемый, в сущности, не имел почти никакой возможности ускользнуть от «сознания». В одном из этих руководств указывалось, что в пытке особенной необходимости в большинстве случаев нет; пытку, при надлежащих условиях, вполне заменяют разные подготовительные меры, обещания и угрозы: человек слаб. И действительно, люди сознавались в былые времена в чем угодно. В XVI веке в Европе насчитывалось несколько сот тысяч ведьм. У них были любимые резиденции (во Франции — Пюи де Дом), были разные специальности, были разные чины, от «ведьм-капралок» до «ведьм-генеральш». Власти точно установили, как живут ведьмы, чем занимаются, какие заклинания произносят (по данным немецкого суда: «Harr, harr, Teufel, Teufel, spring hie, spring da, spiel hie, spiel da...»{32}). Все это было известно благодаря чистосердечным признаниям самих ведьм. Так же чистосердечно сознавались и колдуны. В Гильдесгейме в 1615 году был казнен мальчик, признавшийся, что он неоднократно превращался в кошку. В Линдгейме были сожжены шесть ведьм, сознавшихся в том, что они вырыли из могилы труп ребенка и его съели{33}. Все ведьмы признавали, что поддерживают связь с дьяволом. Самое юридическое понятие ведьмы определялось так: «Женщина, поддерживающая связь с дьяволом на предмет совещаний с ним или в целях совершения того или иного действия». Определение это принадлежит лорду Коку, которого Британская энциклопедия в своем последнем издании называет величайшим юристом всех времен.
30
...Он поддерживал своих спутников в том, что несправедливо было убивать короля, что Франция не могла без него обойтись. Тогда я позволил себе ответить им и, обращаясь с ними, как с преступниками, я позвал охрану, прибежал офицер, спросил, в чем дело, и ушел, пожимая плечами...
33
Муж одной из этих ведьм добился того, что могила ребенка была разрыта. В ней оказалось никем не тронутое тело. Однако суд признал, что это — обман зрения и наваждение дьявола: признание подсудимых достовернее, чем «teuflische Verblendung» — «дьявольское ослепление»