В вопросах о роли непролетарских классов в создании новой культуры и об их способности выразить пролетарский образ мыслей и чувств рабочие интеллигенты проявляли гораздо меньше терпимости, чем Богданов. Они не были склонны прислушиваться к партийной критике концепций пролетарской автономии и пролетарского самоуправления. И, что более важно, возражая на эту критику, они затрагивали философскую проблематику об источниках познания. Некогда сформулированный в работах Богданова и Луначарского старый тезис о том, что интеллигенция способна мыслить, как зарождающийся рабочий класс, но не способна чувствовать, как он, вновь приобрел актуальность. Более того, рабочие писатели склонялись к тому, чтобы отвергнуть мнение, будто понятие пролетарской культуры является всего лишь плодом мысли эмигрантов-интеллектуалов, таких, как Богданов и Луначарский. Пролетарская культура, утверждал в начале 1919 года Владимир Кириллов, родилась в России после 1905 года среди рабочих, которые развивали свои творческие способности. Если образованная элита играла при этом какую-то роль, то сугубо негативную, ибо к развитию своих талантов рабочих подтолкнули «пассивность и обособленность интеллигенции» [Кириллов 1919а: 11]. После 1917 года на повестке дня оказываются по преимуществу вопросы вмешательства и контроля. В начале 1920 года многие наиболее опытные рабочие писатели покинули Пролеткульт, объясняя это тем, что Пролеткульт сковывал их творческий потенциал. Кроме того, на собраниях и в прессе рабочие писатели жаловались на то, что им велят писать простым языком на повседневные темы, чтобы было понятно простым рабочим, требуют отказаться от усложненной, эмоциональной, революционной манеры письма, которую многие предпочитают [Львов-Рогачевский 1927b: 178][97]. На повестке дня стояли вопросы класса и власти. Даже в тех случаях, когда пролетарские писатели соглашались с тем, что их долг – простым языком обращаться к простым рабочим, они продолжали настаивать, что для них «важно сплочение пролетарской интеллигенции, вышедшей из недр рабочего класса, ибо в ней – залог пролетарской культуры»[98]. Постоянно повторялось, что рабочих лучше просвещают и вдохновляют те художники и писатели, которые сами вышли из рабочих и являются «своими» не только по идеологическим убеждениям, но и по жизнеощущению [Ляшко 1920а: 26]. Однако на повестке дня оставались и вопросы культурной истины и свободы. В то время как партийные лидеры настаивали на единственности культурной истины – хотя спорили между собой по поводу ее содержания, – многие рабочие писатели, по крайней мере неявно, сомневались в том, что может существовать, хотя бы в теории, всеобщая и монолитная культурная истина пролетариата. Весьма показательный факт: авторам, приглашенным на Первый всероссийский съезд пролетарских писателей в октябре 1920 года, был задан вопрос, какой литературной тенденции они сочувствуют или следуют, и только меньшинство ответило «пролетарской», «коммунистической» или «пролеткультовской». Ответы большинства различались в самом широком диапазоне: реалистическая, натуралистическая, импрессионистическая, футуристическая, сатирическая, рабочая, поэтическая, романтическая, художественная, лирическая, христианская, горьковская, суриковская. Некоторые подчеркнули, что они не следуют никакой тенденции, кроме собственной[99]. Отстаивание творческой свободы, лейтмотив дискуссий и писательской практики авторов из рабочего класса и, кажется, выражало потенциально опасные сомнения относительно растущих требований культурного единообразия.
97
Протоколы Первого Всероссийского совещания пролетарских писателей, 10–12 мая 1920. Дебаты // РГАЛИ. Ф. 1638. Оп. 3. Д. 1. Л. 1–3.
99
РГАЛИ. Ф. 1638. Оп. 3. Д. 4. Материалы Первого Всероссийского совещания пролетарских писателей, 10–12 мая 1920 г. // РГАЛИ. Ф. 1638. Оп. 3. Д. 4.