В результате складывался противоречивый и подчас отражающий обеспокоенность дискурс. Одни упорно отстаивали автономию и моральную ценность отдельной личности, утверждали приоритет внутреннего над общественным и социальным. Другие возражали против научно-рационального подхода к человеку и предлагали искать подлинную правду о нем в его субъективности, в глубинах его внутреннего мира. Третьи открыто сомневались в возможности найти такую правду. Но, несмотря на разнобой мнений, наблюдалась всеобщая озабоченность проблематикой личности, и это самое важное. Все большее число писателей, журналистов, самых разных специалистов вслед за врачами интересовались деформированными личностями, иррациональными порывами, девиантным поведением, губительными страстями. В этих поисках, которые стимулировала глубокая социально-политическая неудовлетворенность, возросшая на волне революции 1905 года, либеральный тезис о достоинстве и правах человека приобретал отнюдь не прямолинейную трактовку. Огромное значение личности не подвергалось сомнению, но ее природа вызывала и сомнения, и споры.
Вряд ли даже наиболее грамотные рабочие разбирались в тонкостях дискуссий, которые велись в образованных кругах общества, однако в профсоюзной прессе, на съездах и в кружках та же проблематика обсуждалась более доступным языком и доходила до рабочих в адаптированном виде. Благодаря газетам, журналам, кинематографу, массовой литературе можно было познакомиться с историями, в которых затрагивались различные аспекты и модели современной личности. Этическая нагруженность этого нарратива была вполне очевидной. В частности, очерки, статьи и фельетоны в массовых журналах и ежедневных газетах часто касались таких социальных проблем, как хулиганство, проституция и самоубийства, при этом речь шла о человеческом достоинстве, правах личности, осознании собственного «я», уважении к личности. Там же регулярно встречалась критика условий, которые унижают, оскорбляют человека, причиняют ущерб личности[107]. Когда известный врач М. И. Покровская, занимавшаяся проблемами здравоохранения, в 1907 году критиковала российскую систему легальной проституции за «презрение к человеческому достоинству женщин» и требовала, чтобы мужчины и законодательство «признавали женщин за людей и уважали их», а не относились к ним как к «товару», она использовала фактически общеупотребительную, знакомую многим риторику – ту самую, которая обладала эффективностью именно благодаря тому, что составляла часть распространенного дискурса, посвященного человеческой личности и ее этической ценности [Покровская 1907: 226].
На тех читателей из простого народа, которые были более грамотными, большое влияние оказывала художественная литература. Известные всей России писатели Н. А. Некрасов, В. Г. Короленко, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, Л. Н. Андреев, А. П. Чехов, М. Горький предлагали различные трактовки личности как главной нравственной категории. Все эти авторы поместили индивида и его личность в центр своего внимания и сосредоточились, хоть и с разными целями, на развитии, страданиях, исканиях, занимавших их персонажей во внутренней и общественной жизни. Начиная с 1890-х годов отголоски ницшеанской идеализации гордого, ищущего, яркого и мятежного индивида можно встретить у самых разных писателей, в том числе у тех, которых читали в низших сословиях России, – прежде всего это Горький и Андреев[108]. Рассказы Горького, например, наполнены витальными, неуспокоенными, стремящимися к свободе персонажами: сверхчеловек из народа существует на периферии общества и ведет бродяжническую жизнь, бросает вызов общепринятой морали и авторитетам, презирает рабскую покорность массы[109]. В то же время многие известные поэты и прозаики, прежде всего так называемые декаденты К. Бальмонт, В. Брюсов, Ф. Сологуб, 3. Гиппиус, воспевали темную, эгоистическую сторону личности и служение себе. Сочетая эстетизм с аморализмом, они поклонялись и творческому началу в человеке, и его слишком человеческому эго или Id – при этом влияние Ницше и Фрейда было всем очевидно. В своих произведениях они исследовали темы человеческой чувственности, похоти, порочности, жестокости и другие иррациональные влечения и страсти, в сложных психологических и философских условиях воспринимая влияние европейских интеллектуальных и литературных тенденций, поддаваясь трагическому ощущению из-за упадка и разрушения существующих ценностей и устоев[110].
107
Изучая статьи, которые появлялись в больших московских и петербургских ежедневных газетах «Речь», «Новое время» и «Русское слово» в 1913 году, я обнаружил регулярное обращение к этой же лексике и аргументации. См., например, материалы, опубликованные в «Речи»: отчет о съезде, посвященном семейному образованию (Речь. 1913. 3 янв.; Колтоновская Е. О женщине //Речь. 1913. 2 дек.; «Хроника» от 6 дек. 1913 г.). Даже в главной энциклопедии того времени (Энциклопедический словарь под ред. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1890–1907) имеется статья «Личность», написанная философом Владимиром Соловьевым. См. также [McReynolds 1991; Neuberger 1993; Brower 1994; Sylvester 1998; Engelstein, Sandler 2000].
108
См. статьи A. Lane, M.-L. Loe, Е. Clowes, М. Mihajlov в [Rosenthal 1986]. Конечно, Ницще не являлся единственным источником распространения «ницшеанских» идей. Точно такие же идеи проповедовал Достоевский. См. статью М. Mihajlov также в [Rosenthal 1986].
109
Об отношении Горького к индивиду в свете идей Ницше см. [Rosenthal 1986: 251–273], статью M.-L. Loe «Gorky and Nietzsche: The Quest for the Russian Superman», а также [Steinberg 1995].