И Кожык по тем же причинам находился неподалеку от Кусмуруна, на берегах речки Карасу, в ауле уаков ветви Караман. И до него докатилась весть о ягненке, ставшем уже целой отарой вырезанных ягнят.
Есеней с Кожыком и не вникли в суть дела. Им в конце концов, было все равно. Для них нашелся удобный повод поднять в народе новую волну ненависти против Чингиза. Сделать это не составляло большого труда. За тринадцать лет своего ага-султанства Чингиз нажил достаточно врагов. В окрестных аулах, особенно вдоль побережья Кусмуруна, пожалуй, не найти было кочевья, не испытавшего на себе силу чингизовского характера и цепкой его хватки.
Есеней и Кожык решили действовать без промедления. Они тайно встретились на уединенном берегу речки Кун-дызды.
Начал Есеней, как более опытный, старший.
— Пожар и так вот-вот разгорелся бы… Ягнята Отея только помогают его раздуть. Теперь нам нельзя терять времени. Если ты подашь Клич «Жаубасар!»[2], а я выкрикну «Ушпай!»[3], у кереев и уаков все мужчины сядут на коней и возьмут в руки соилы. Наших людей много. Их не только захватить холмы Кусмуруна хватит, но и озеро обернуть несколько раз. А что Чингиз? Он опирается на солдат в крепости. Много ли их там? Говорят, сотня. Не велика опора. Сотней народ не остановишь!
— Ничего они нам не сделают, — твердо выговорил Кожык, не заикаясь на этот раз. И уже чуть запнувшись добавил. — Но я другого боюсь.
И замолчал. Высказал свои опасения только после настояния Есенея:
— Надо помнить о том, что именно роды Карааул и Атыгай близки к Чингизу. Кто, как не они, первыми подняли на белой кошме Аблая, подарили ему шесть белых юрт, шесть девушек, шестьсот лошадей, шесть тысяч овец. Чингиз знает — они свои люди. Поэтому он теперь, когда над его головой стали собираться тучи, отправил к ним тайного своего гонца с просьбой о помощи. Мол, кереи и уаки собираются разгромить Орду. Неужели вы отдадите ее на разграбление? Или подыметесь на ее защиту? И гонцу ответили — защитим! Так решил совет из восьми старейшин и совет из двенадцати старейшин. Теперь бий Канай и бий Курымсы собирают джигитов.
У Кожыка не хватило духа говорить дальше.
— Чего же ты замолчал? Продолжай.
Кожык глубоко вздохнул, набирая силы:
— И еще одна дурная весть. Может, правда, а может, и сплетня. В Токал-Аргыне, вблизи Тургая, собирают джигитов. Во главе бии и батыры Аблая — громоподобный Казы-бек, ворчливый Жанибек, Кабанбай из каракереев, Богем-бай из рода Канжигалы. Говорят, не дадим в обиду Орду Аблая.
— Что еще ты скажешь, Кожык? — В голосе Есенея звучало раздражение. — Говори, я слушаю.
Но Кожык молчал.
— Молчишь, значит?! Молол всякую чепуху. Даже заикаться перестал.
— П-почему чеп-пуха? — еле смог выговорить Кожык.
— А потому что чепуха! Пусть собираются и атыгайцы, и карааульцы! Пусть и другие против нас. Разве мы будем считаться с этим, разве не сумеем постоять за себя? Ты, сын рода своего Уака, возьми на себя Атыгай и Карааул, а я как-нибудь справлюсь с кипчаками и аргынцами. Мои кереи не подведут. Защита у Орды слабая, а вокруг нее — сила! Да и какая это теперь Орда. Что в ней осталось от ханских времен? Русский царь ее пока оберегает. Но и русские скоро поймут — оберегать нечего. А кто в степи решится ради бродячего торе вступать в бой. С ума, что ли, спятили кипчаки и ордынцы, чтобы из-за какой-то Орды рисковать собой и скотом.
Кожык попытался сказать еще что-то, пыжился, заикался, но Есеней круто перебил его:
— Не будут рисковать, не посмеют! Но на Чингиза надо навести страх. И всем, кто колеблется, дать понять — не суйте своего носа, плохо будет! Окружим Кусмурун плотным кольцом наших людей.
— И п-потом?
— И потом скажем: давай нам своего сына. Сами решим, как его наказать. Не захочет, пусть пеняет на себя: дела решают наши плети, наши соилы, наша сила.
— М-м-а-кул! — пробормотал Кожык слово согласия.
На том и расстались.
Прошло несколько дней. Чингиз однажды выехал из Орды, огляделся вокруг и с горечью подумал, что поздно он спохватился, — схватку он проигрывает, прошлого не вернешь.
Куда ни посмотришь — всюду походные юрты кереев и уаков, разъезжают всадники, правда на почтительном расстоянии. А дружеских аулов почти не видать.
Он и не заметил, как в это тревожное время его покинули многие близкие. Даже Шепе, постоянно изводивший его своими требованиями решительно наступать на врагов — «Стреляй, руби!», — даже жестокий и храбрый на словах Шепе скрылся неизвестно куда, удрал от опасности.