— Я с тобою первым начинаю беседу. Ты мне ближе Есенея. Роды Атыгай и Карааул провозгласили ханом Аблая, после Аблая был Вали. После Вали твоя мать Айганым. В их прошлом я вижу тебя, в тебе их прошлое…
Нет, эта лесть не подействовала на Чингиза. Сумрачно, непокорно посмотрел он на бия.
И тогда Курымсы заговорил напрямик:
— Ты что упрямишься? На кого надеешься? На русскую власть? Власть не в силах уничтожить народ. Подумай: вот ты сейчас выиграешь. Есенея и Кожыка увезут в Омск, сошлют туда, где на собаках ездят. Но бабы и мужики среди кереевцев и уаковцев не перемрут. Значит, подрастут новые Есеней и Кожыки. Всех в Сибирь не загонишь. Если же будут и впредь угонять — народ совсем озлобится, начнет мстить. Народ свое возьмет. Стало быть, надо считаться с народом. Слышал, что о тебе говорят: «Не умом он берет, а силою жмет». Неужто это правда? Неужто ты смерти своей не чуешь? Кереи и уаки мне передали сейчас поводья. А если я сейчас ослаблю поводья, что тогда? Ты один, а их много. Тебя не хватит, одним толчком одолеют. Перестань, говорю, упрямиться! И не воображай, что знатные люди Среднего жуза съехались сюда из уважения к тебе. Не тебя они почитают, а память славного Аблая. Следуй за ними. Ослушаешься — все от тебя отвернутся.
Сраженный красноречием Курымсы, Чингиз понял: деться ему некуда, выхода нет. Зная, что дальше разговор продолжать бесполезно, он все-таки спросил:
Так что же ты мне посоветуешь?
— Одно могу сказать: пока голова цела и скот не растащили, покидай Кусмурун. А уж куда тебе уходить — думай сам. Каждому джигиту — свое место. Найди то, что тебе по душе.
«Каждому джигиту — свое место», — с горечью повторил про себя Чингиз. Ему было жаль Кусмуруна. И не только потому, что он привык жить здесь. В Кусмуруне умножался его скот, росли доходы. Трудно расстаться с этим. И, кроме того, уйти сейчас — значит, признать свою слабость. Позор мне, позор! Кто только не будет болтать: испугался султан Есенея.
Однако Чингиз не боялся смотреть правде в глаза. Он согласился в душе с Курымсы, но вслух сказал, что подумает. Он сообразил, ему срочно надо посоветоваться с Александром Николаевичем Драгомировым. Однокашник с ним будет откровенен, слово свое держит. Вот-вот он должен заехать в Кусмурун. Нельзя торопиться, нельзя подать вид, что твое дело проиграно.
— Хорошо, Курымсы, я подумаю.
Это было обычное «ни да ни нет».
— Только не слишком долго думай, Чингиз. Если не завтра, то послезавтра мне твой ответ надо передать Есенею.
— Зря ты меня так торопишь. Ты лучше с Есенеем обо всем договорись, выясни, куда он клонит, а уж потом меня испытывай.
— И то верно, — согласился Курымсы. Он воздержался от прямых и жестких слов, так и вертевшихся у него на языке. Хотелось ему сказать — довольно пустых речей, уступай ага-султанство Есенею, а сам убирайся прочь. Но ведь и Есеней еще не произнес своего окончательного решения.
На том пока и расстались.
Курымсы после встречи с Чингизом задумал склонить Есенея к самым решительным действиям. Прежде они договаривались легко. Хотя Курымсы был несколько моложе Есенея, он считал себя шурином, а его — зятем и по праву старшего родственника подшучивал над ним и даже позволял дерзости. До поры до времени своенравный Есеней мирился с этим, но однажды не выдержал и резко оборвал Курымсы: «Не мели, шурин мой, чепухи!». С того дня Курымсы стал куда осторожнее, а теперь, накануне серьезного разговора, решил взять с собою и Токсана, верную свою подмогу.
Токсан и Курымсы относились друг к другу как ровесники, непрочь были и побалагурить, но это отнюдь не мешало глубокому взаимному уважению. Выполняя обязанности биев, многие тяжбы они умели завершать полным примирением противников. И то, что Курымсы стал теперь верховным бием, было прежде всего делом рук самого Токсана.
Так и теперь Курымсы поспешил к Токсану:
— Курдас[4] мой, прошу тебя оставить все свои другие важные мысли и заботы! Отвечай прямо, чего ты сейчас хочешь добиться от этих воинственных кереев и уаков?
Токсан ухмыльнулся:
— Зачем ты об этом спрашиваешь, мой курдас? Не ты ли сам проложил дорогу в Атыгае и Караауле? По этой дороге и пойдем.
Послушать со стороны — ничего не понять! Но ровесники умели хорошо разгадывать полунамеки. Дорога вела к тем временам, когда ханская Орда Аблая находилась в предгорьях Срымбета и округом управлял Зильгара, происходивший от ветви Андагул рода Атыгай. Зильгара властвовал недолго. Сославшись на старость и на то, что ездить ему из аула в аул тяжело, он передал султанство своему сыну Мусе. Муса числился и теперь султаном, но силы не имел. Токсан, вероятно, подразумевал объединение двух прежних ханских ставок.