В последней цитате отражена общая позиция советской административно-законодательной системы. Несмотря на отсутствии правовых актов, согласно которым торгующая собой женщина считалась уголовной преступницей, в арсенале правоохранительных органов было множество способов привлечь подобную особу к ответственности за иные проступки. Но в любой ситуации женщину - преступницу — воровку, мошенницу, хулиганку — квалифицировали и как продажную особу, что никак не соответствовало действительности, ведь в криминальной среде существует своя сексуальная мораль. Но милицейская статистика таким образом, с одной стороны, фиксировала ряды «профессиональных» проституток, которых совершенно законно преследовали за уголовные преступления, с другой — сеяла иллюзии того, что в социалистическом обществе собой торгуют либо принуждаемые, либо криминальные элементы.
Профессия или образ жизни?
Как уже неоднократно упоминалось, отсутствие законодательства, которое бы признавало существование проституции как некой профессии, связанной с ограничением в гражданских правах, не позволяло установить число женщин, торговавших собой. Тем не менее отрицать наличие таких особ в социалистическом обществе невозможно. Часть из них квалифицировалась юридическими нормами, направленными на защиту лиц, используемых в притонах и вовлеченных в разврат в несовершеннолетнем возрасте, как жертвы сексуальной коммерции. Но в ряде случаев использовать эту установку оказалось делом довольно сложным.
В послереволюционном Петербурге из-за отсутствия органа административно-медицинского характера типа Врачебно-полицейского комитета большинство проблем, связанных с торговлей любовью, решала милиция. В определенной степени она взяла на вооружение опыт прошлого. Известно, что агенты комитета следили за поведением женщин на улицах и в случае явного приставания к «клиенту» либо требовали предъявления бланка, «желтого билета», либо препровождали их в полицейскую часть. Практически такими методами начали действовать и представители советских правоохранительных органов, хотя для этого у них не было никаких юридических оснований. Существовали лишь идеологическая установка на несовместимость проституции с нормами социалистического общества и внутренние распоряжения по милиции, нацеливавшие на жестокую борьбу с торговлей любовью. Подробней о противозаконных деяниях правоохранительных органов читатель узнает из последующих глав. Здесь же важнее отметить то обстоятельство, что в 20-е гг. репрессии обрушились прежде всего на своеобразные элитные слои проституирующих женщин, которых вопреки существующим законодательным нормам упорно именовали «профессионалками».
Что же представляли собой советские «камелии» и по каким признакам их определяли? Характерными были прежде всего места «работы» этих женщин: рестораны, число которых начало рости в годы НЭПа. Уместно привести несколько свидетельств, почерпнутых из источников личного происхождения. В январе 1922 г. бывшая бестужевка П. писала своей подруге: «В Питере слишком ясен поворот к восстановлению разрушенного. Лавочки, магазины, особенно «кафе» растут, как грибы»[145]. О функционировавшем уже в марте 1922 г. кабачке на Невском с отдельным кабинетом, где можно было покутить, имеется запись в дневнике К. И. Чуковского. В. В. Шульгин, посетивший Ленинград в 1925 г., писал о приличных ресторанах, где подавали «Смирновскую», семгу и икру, а также о небольшом кабачке где-то в районе улицы Марата, работавшем даже ночью, и т. д. Действительно, в 1926 г. в городе функционировало более 40 ресторанов. Именно в них в первую очередь собирались женщины в поисках богатых клиентов: нэпманов, советских чиновников. Престижным местом «работы» советских «камелий» в 20-е гг. считался Владимирский игорный клуб. Царившую там обстановку красочно описал В. В. Шульгин: «Отвратительный мутный дым стоял в этой зале. От него тускнел яркий свет электричества. И физическая и психическая атмосфера этой комнаты была нестерпима. Вокруг столов, их было штук десять, больших и малых, сидели люди с характерными выражениями… В четыре часа утра, в двенадцать часов дня, в шесть часов вечера — когда ни придете, здесь все то же самое: все те же морды и все тот же воздух…Мы вышли в соседнюю залу и у журчащего фонтана слушали баритонов и теноров, видели пляшущих барышень, воображавших себя балеринами… Не видя ее, я еще лучше улавливал коллективное выражение лица гнусной соседней залы. Мужские и женские лица, старые и молодые, слились в одну скверную харю, нечто вроде химеры с лицом скотски отупевшим…»[146]