Разум масс ныне реагирует лишь на самые грубые эффекты черного и белого. Чем сложнее становится мир, тем больше люди склонны не обращать внимания на нюансы и детали и доверяться простейшим образам, содержащим только очень ясный и только очень темный аспекты. Противоположные понятия, которые соединяют подобным образом (например, пару тезис – антитезис), чтобы выделить их с помощью контраста, поэтому особенно подходят для роли символов состояния эмоционального возбуждения[63].
Манихейское упрощение выражается в том факте, что сами идеологии «милитаризуются»:
Когда ты принимаешь чью-либо сторону, то надо принимать ее полностью […]. Теперь существуют только друзья и враги, герои и предатели […]. Вне этой модели какая-нибудь моральная и физическая жизнь невозможна, следует быть за или против вещи в форме «изма», который ведет умы в данный момент: вне этих двух сторон выбор невозможен, и тем более невозможным он окажется в день Страшного суда, где будут только праведники и проклятые[64].
Анри де Ман хорошо разглядел замкнутый круг нетерпимостей, дурную бесконечность нетерпимости, реагирующей на нетерпимость:
Люди каждодневно испытывают на себе нетерпимость, деспотизм и жестокость, отвечая на них не иначе как проявлением такой же нетерпимости, такого же деспотизма и такой же жестокости. Все это было бы немыслимо без «ужасных упрощающих», которые сфабриковали мозг массы[65].
Упрощение, находящееся в центре конспирационистской теории[66], – это то, что освещает неверным светом политическое поле. Всякое объяснение при помощи единственного и простого фактора представляет собой мифологизацию. На это резонно обратил внимание Даниэл Белл, изучая вопрос о «популистской» демагогии в США. Что касается североамериканских популистов конца XIX и начала XX в., обличавших одновременно власть денег и власть евреев, то этот автор замечал в 1960 г.:
Эти люди были «ужасными упрощающими». Вся политика объявлялась ими конспирационистской, и в центр картины ставились «международные банкиры» и «менялы». Таким образом, когда в конце тридцатых годов стала вырисовываться война, недоверие по отношению к банкирам, являвшееся корневым в брюзжащей популистской ментальности, сосредоточилось на евреях[67].
Но от анализируемого Рене Жираром[68] процесса миметического соперничества не ускользают и реакции против теории мирового еврейского заговора. Таким образом, антиантисемитские установки могут зеркально воспроизводить антисемитские установки, с которыми первые сражаются; международному еврейскому заговору будет противопоставлен мировой антисемитский заговор. Конспирационистская идея оккультной организации внешне разнородных и спонтанных действий начинает выглядеть так, как если бы ее разделяли самые непримиримые противники. Когнитивное смещение изображения, которое труднее всего исправить, как раз и состоит в том, чтобы вырваться из порочного круга взаимных конспирационистских обвинений. В своем капитальном труде о «Протоколах» Анри Роллен не смог это сделать, как и позже Норман Кон. Оба они зеркально воспроизвели тот тип мысли, который анализировали и который разоблачали; отвечать осуждением «Коричневого интернационала»[69] или «Антисемитского интернационала»[70] на осуждение «Еврейского (или «иудеомасонского») интернационала» значит оставаться в полемическом поле, в зеркальной галерее, где один миф о заговоре порождает бесчисленное количество двойников. На идею о сатанизирующей сущности еврея-заговорщика отвечает соответствующая идея об антиеврее-конспираторе. Редко появляются работы об «антисемитизме», авторы которых смогли остаться на расстоянии от этого воображаемого «дьявольского» заговора, приписываемого оккультным эссенциализируемым органам и силам[71].
В своем очень глубоком исследовании Максим Родинсон столкнулся с этой проблемой, критически осмысливая неявный социоцентризм очевидности, широко принятый в еврейских сообществах Запада, – очевидности, в соответствии с которой якобы имеются «связность, непрерывность, прочное единство» феноменов вражды к евреям, постулируется единая и постоянная вражда к ним, проходящая через всю мировую историю[72]. Подобное увековеченное видение антисемитизма состоит в том, что он представляется естественным, превращается в необходимость, даже в судьбу. Перед нами способ сделать нормальной, «фатальной» антиеврейскую ненависть. Короче говоря, М. Родинсон по-своему высвечивал одну из главных эпистемологических слабостей большей части литературы по «истории антисемитизма»: двойную веру в однородность и в неизменность всех проявлений враждебности и ненависти по отношению к евреям (с помощью категории «антисемитизм»). Убеждение в исключительности жертвы (мы самые преследуемые среди преследуемых, мы единственные избранники несчастья и т. д.) является к тому же одним из наиболее распространенных в человеческих группах убеждений, как и этноцентрическая презумпция (мы – самые лучшие, самые человечные среди человеческих существ, даже единственные настоящие люди). Такие социоцентрические иллюзии могут образовывать ядра политических мифов, способных интегрироваться в ту или иную идеологию – от национализма до традиционализма.
66
Упрощение вытекает из гиперрационализации исторического процесса, сводимого к развертыванию некого «плана»; современная история становится, таким образом, совершенно понятной, но это достигается дорогой ценой – за счет упразднения всего того, что в названном процессе является событием, приходом, непредсказуемым, случайным. Это упрощенческое сведение происходящего к одному объяснительному фактору представляется, как кажется, лишь применением «правила единого врага» (Жан-Мари Доменак); данное правило является основным в полемическом дискурсе, сплав элементов в котором лучше всего виден в текстах («иудео-масонский», «иудео-капиталистический», «иудео-большевистский», «иудео-британский», «американо-сионистский» и т. д.); см. Angenot M. La Parole pamphlétaire. Contribution а la typologie des discours moderns. P.: Payot, 1982. P. 126 sq.
67
Bell D. The end of Ideology. On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties (1960). Revised Edition, N. Y.: The Free Press, 1965. P. 117. О спросе на упрощение ср.: Winock M., op. cit., 1990. P. 116. Если упрощение, предполагаемое любой морализующей интерпретацией истории, играет роль защитного механизма (см. Windisch U. et al. Xéno-phobie? Logique de la pensée populaire. Lausanne: L’Age d’Homme, 1978; en particulier. P. 166 sq.), то, как следует заметить, оно удовлетворяет вкус к фантастическому, увлекая сторонников теории заговора на многочисленные пути, ведущие к заговорщикам, – короче говоря, упрощение успокаивает, усложняя (любой феномен становится показателем, следом или знаком-провозвестником). Самый распространенный вариант монокаузальной теории истории связан с полицейской психологией выгоды: «все, что случается, происходит по воле тех, кому это выгодно» (ср.: Poliakov L., op. cit., 1980. P. 27).
68
Girard R. La Violence et le Sacré. P.: Grasset, 1972. О конструировании антирасизма путем миметического воспроизведения того, с чем он борется («расизма»), см.: Taguieff P.-A. La Force du préjugé. Essai sur le racisme et ses doubles. P.: La Découverte, 1988. P. 29 sq., 367 sq. (о кон-спирационистском видении расизма), 393 sq.
70
Cohn N., op. cit., 1967, ch. XI. P. 230 sq. Сам Л. Поляков так заключил свое исследование «арабской полемики»: «Итак, перед нашими глазами создается антисионистский интернационал. Мы оставляем читателю задачу установить, чем он отличается от антисемитского интернационала былых времен» (op. cit., 1969. P. 609 sq).
71
Об эссенциализме см.: Aron R. Les Désillusions du progrès. Essai sur la dialectique de la modernité. P.: Calmann-Lévy, 1969. P. 86–87. Бредовые обвинения бесконечно обратимы, и взаимные дьяволизации, мне кажется, скользят по склону «дурной бесконечности»; см.: Gandillac M. de// Entretiens sur l’homme et le Diable. P. – La Haye: Mouton, 1965. P. 204 sq.; Wunenburger J.-J. Imaginaire phobique et representation diabolique// Paul J.-M. (ed.). L’Homme et l’Autre. Presses Universitaires de Nancy, 1990. P. 21–41.
72
Rodinson M. Quelques thèses critiques sur la démarche poliakovienne// Pour Léon Poliakov Le racisme, mythes et sciences. Bruxelles: Editions Complexe. 1981 [P. 317–322]. P. 318.