И зажили. Третий год живем. Стали о Шанхае мечтать, как бы хоть туда обратно податься. Хоть и тяжело было, все-таки легче. Когда поголодаешь, когда и наешься. Ну, переночуешь на улице, а потом опять ничего, подработал, комнату нанял, в кино сходил, выпил, наконец, с приятелями. Свободный человек был, а теперь? Каторга. Иначе не назвать.
Первая, отогнул он палец, встаем мы с петухами. Ложимся же мы не раньше десяти, бывает и в двенадцать. Хозяйство большое все на нас. Дом топи, постели делай — колония у ней сорок два человека живет, коров дои, лошадей чисти, автомобиль мой, сено коси, навоз убирай. Это раз. Два — денег за три года ни копейки. Приступались к ней: не дает. На что вам, говорит, друзья мои, все у вас есть: и стол, и кров, и духовная пища. На что вам деньги? И никаких — не дает. Обижается даже: я такая кристальная, я и помнить не хочу, что они существуют, эти грязные деньги. Третье — ни минуты отдыха. Сядешь где-нибудь, окурок какой-нибудь подберешь затянуться разок, а она тут как тут: — Бросьте, друг мой, табак, табак — соблазн. А лучшая против соблазна защита — труд, друг мой. Вы вот свободны, не знаете чем заняться. Искупайте-ка наших младших братьев, собачек. Сестриц-коровок не пора ли подоить? Капусточка скучает без дождика, вы бы ее полили. Так каждый день, а промеж работы — гимны. Утром гимн, днем гимн, на закате гимн, ложишься спать — гимн. Харч же — за три года, верите ли, во рту куска мяса не было. Бобы да картошка, бобы да картошка. Эх, податься бы назад в Шанхай — да как подашься?
Он махнул рукой и хотел что-то прибавить, но вдруг съежился и отошел в сторону. На нас пристально смотрела издали хозяйка дома. Все морщинки вокруг ее глаз и рта сияли истинной теософской просветленной кротостью. Но сами глаза смотрели холодно, неприятно и в высшей степени выразительно.
ВОТ И ВСЕ… (Судьба русской живописи)
Осматривая прекрасную выставку русской живописи в залах рижского городского музея, я думал о странном явлении, наблюдающемся теперь в среде молодых эмигрантских художников.
В Париже русских художников очень много. Из этой молодежи, попавшей в эмиграцию детьми или подростками, уже выдвинулось несколько интересных имен, возбуждающих большие надежды. И все эти художники, не переставая считать себя русскими, говоря на русском языке, читая русские книги — как один, поголовно, отрицают русскую живопись, считают ее как бы несуществующей.
Недавно журнал «Числа» произвел среди них анкету на тему: «Есть ли русская школа живописи»?[109] Уже самый факт постановки такого вопроса достаточно красноречив. Но совсем поразительно то единодушие, с которым в ответах повторялось: Нет, нет, нет. Никто даже не попытался сделать хоть какой-нибудь оговорки.
Если бы молодые художники отрицали какую-нибудь часть русской школы живописи, например, вчерашний ее день — это было бы понятно. То, что происходит теперь, коренным образом разнится от обычного спора отцов и детей или консерваторов или модернистов. Молодые парижские художники просто-напросто не желают знать никакого русского искусства, отрицают всю русскую живопись как таковую и откровенно говорят, что в русских музеях, если они и станут им доступными, им нечего смотреть.
Есть одно обстоятельство, странным образом никем не отмеченное за все пятнадцать лет сидения русской культуры «на реках вавилонских». Между тем, оно важно и характерно.
Сколько было за эти пятнадцать лет написано статей и книг о русском прошлом, сколько речей было произнесено в «дни русской культуры» и в другие дни о русской поэзии, музыке, науке, армии, законодательстве, самодержавии, революции — словом о всем, что составляло русскую жизнь. Даже несуществующая в природе русская философия была не забыта. Но никто никогда не упомянул сколько-нибудь подробно, сколько-нибудь в соответствии с важностью темы — о русской живописи.
Вот на днях вся зарубежная Россия чествовала «Современные записки». Чествовала горячо и по заслугам. Нельзя спорить — что культурное значение этого журнала огромно и что редакция его делает все, чтобы сохранить, отразить, отобразить духовную сущность России во всей ее полноте. Перелистайте, однако, приложенный к 50-й юбилейной книжке алфавитный указатель с 1926 по 1932 г.[110]. В 33 книжках журнала, вышедших в это время (что составляет 17.000 страниц убористой печати), есть только одна заметка, посвященная живописи — да и то живописи… монпарнасской[111].
111
См.: Вейдле В. Монпарнасские мечтания // Современные записки (Париж). 1932. Кн. XLVII. С. 457–467.