Некоторые могут подумать, что на территории тихого английского загородного дома подобный памятник выглядит довольно странно. В то время фальшивые руины и пирамиды вошли в моду, и многие богатые путешественники в Египет привозили оттуда стелы и саркофаги, чтобы украсить свою собственность. Однако небольшая кирпичная пирамида, расположенная на тихой лесной поляне, не была модным украшением. Её воздвигли над останками принца Куша. Он потерял свою жизнь в тщетной, но героической попытке вернуть Нефрет в её семью, и по просьбе его брата, завершившего это деяние триумфальной кульминацией, мы воздали доблестному юноше дань памяти в точности так, как было принято у его соплеменников. У основания памятника стояла маленькая молельня с резной перемычкой, диском, изображавшим солнце, и именами и титулами погибшего юноши. Нефрет время от времени навещала могилу; она хорошо знала Табирку, потому что он был её приятелем в юности[28]. Иногда и я сама добрый час тихо грезила возле пирамиды, в этом тихом месте, окружённом деревьями и полевыми цветами.
Нефрет сидела на каменной скамье возле молельни и плела цветочную гирлянду. Услышав, как я приближаюсь, она подняла голову. Очевидно, моё лицо отражало пережитое потрясение, потому что она сразу поднялась и подвела меня к скамье.
– Я отправляюсь в замок Чалфонт, – рассеянно промолвила я. – Я пыталась связаться с Эмерсоном и Рамзесом, но их не оказалось ни в лондонском доме, ни в музее, поэтому пришлось оставить им сообщение. Я не смею откладывать, я должна немедленно поехать к Эвелине. Ты поедешь со мной?
– Конечно, если ты хочешь.
– Может быть, это успокоит Эвелину, – вздохнула я. – Как ей выдержать такое? Я разговаривала с Уолтером...
Я бы и дальше сидела там в оцепенении и горе, если бы Нефрет не заставила меня встать и не повела к дому.
– Я помогу тебе собрать вещи, тётя Амелия. И, конечно, поеду вместе с тобой. Как это произошло?
– Внезапно и… слава Богу… мирно, – ответила я. – Она была совершенно здорова накануне вечером, когда Эвелина укладывала её в кроватку. А сегодня утром няня обнаружила…
Я разрыдалась. Тонкая рука Нефрет обхватила мою талию.
– Не печалься, тётя Амелия. Я попросила Табирку присмотреть за ней. Его храбрость так же сильна, как нежно его сердце; он защитит её от опасностей тьмы и благополучно проводит в объятия бога.
В то время я почти не обратила внимания на небольшую речь Нефрет, чувствуя только утешение, которое она принесла мне. Но, вспомнив этот разговор спустя некоторое время, я испытала странное чувство. Разве я рассказывала ей о смерти малышки? Я не помнила ничего подобного, и всё же Нефрет знала – знала раньше, чем я произнесла хоть слово. Ещё более тревожной была её ссылка на древнюю (и, безусловно, ошибочную) религию, от которой она предположительно отреклась. Не поэтому ли она тайком ушла в молельню близ могилы своего приёмного брата – чтобы прошептать молитвы и принести подношения старым богам, которым тайно поклонялась?
(Маленькие подношения, иногда оставляемые мной на алтаре, были просто символом уважения, и я считаю, что по этому поводу не требуется никаких объяснений. И я уверена, что аккуратно выстроенные в ряд бутылки с Лучшим Коричневым Тёмным Пивом Бикла, появились с той же целью. Кстати, не от Нефрет, так как покупка спиртных напитков была для неё невозможна. Равно как юридически невозможно и для Рамзеса, но у моего сына имелись свои методы – скорее всего, здесь приложил руку Гарджери, его преданный поклонник.)
Эвелина и её муж Уолтер, младший брат Эмерсона и тоже выдающийся египтолог, были нашими лучшими друзьями, а также нашими ближайшими родственниками. Они всецело посвящали себя своим детям, и я ожидала, что найду Эвелину в прострации. Но когда дворецкий Уилкинс, чьи глаза явно покраснели, объявил о нашем прибытии, она тут же спустилась к нам. И – по крайней мере, внешне – выглядела менее расстроенной, чем он.
– Нам повезло больше, чем большинству семей, дорогая сестра, – изрекла она с застывшей улыбкой. – Бог оставил нам пятерых здоровых детей. Мы должны смириться с Его волей.
Было трудно критиковать эту замечательную демонстрацию христианской силы духа, но к исходу лета я пришла к выводу, что Эвелина явно перегнула палку. Лучше слёзы и истерия, чем эта ужасная улыбка. Эвелина не носила траура и чуть ли не злилась, когда видела, что его ношу я. И когда после беспокойных совещаний с Эмерсоном и Уолтером я сказала ей, что мы решили остаться на зиму в Англии вместо того, чтобы, как обычно, отправиться в Египет, она впервые обратилась ко мне с горькими упрёками. Я непременно должна уехать. Я так плохо думаю о ней, что полагаю, будто она не может обойтись без моей поддержки? Я ей не нужна. И никто ей не нужен.