– Погоди, Коська! Уймись! Довольно считать деньги в чужом кошельке! – я сел на визитку и своими дрожащими руками вскрыл койверт. – Уймись, керя!
Писала Аня.
«Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Где ты пропал, Петенька, родной наш папочка? Мы ведь с Ваней соскучились, а новую карту для мобильника купить не на что, некогда и негде. Стихов я давно не писала, и вдруг они полились слезами.
Далее – по умолчанию. Засланный тобой твой сват Алеша у нас, помогает по хозяйству. Как ты думаешь, хорошо ему с нами будет? Мы с Ванечкой думаем, что неплохо. Ванечка уже многие иконы знает! Эта, говорит, «внимательная». Так будь же к нам внимательней, мы ждем тебя, Петя. И любим верно и преданно. Аня, Ваня, Алеша».
– Домой, – сказал я. – Войне конец, керя. Простая человеческая радость – этого кому-то мало, мне же – в самый раз.
– Давай, керя, дембильнись, – согласился Коська, глядя в окно. – А мы еще повоюем! Только вот что скажут вам прихожане? Стало быть, вы хорошие, умные и правильно верующие, вы – бежать спасать не то души, не то драгоценные задницы, а мы – глупые, неправильно верующие – останемся страну спасать, на смерть идем! – он развернулся, подошел и присел передо мной на корточки. – Так? Посмотри мне в глаза: ведь я тебя нашел, Петю Керю, а ты – уходишь в этот… садомазохизм!
– Я, Коська, за своей душой иду. Куда она ведет, туда иду. А смерти нет, вот и Иван Георгиевич подтвердит…
– Ты мне еще в письменном виде подтверждение принеси. И пусть Иван Георгиевич подпишет. Нет! Шалишь! Вам нужна торжественная мученическая смерть от супостата, а нам, якобы грешным, – богатство, женская ласка и свобода. А ты ребенка ангельского спросил, хочет он мученической смерти? Какие уж там Ослаби с Пересветами! Если уж и сама власть заменяет идеологию религией, то это тупик. Так давайте – в скиты, в глухие деревни? Да вас и без того никто из сильных мира сего не замечает! Но если надо будет – найдут, из глубокой шахты выкопают! А вы будете только немытыми лапками в воздухе шевелить да на свет Божий щуриться!
– Не сомневаюсь. Наверное, я слабей и проще тебя, керя. Но еще слово, и я тебе засвечу так, что сначала ты, керя, лапками зашевелишь! Запасы юмора кончились, тишины хочу.
«Непростительно уйти в сторону от борьбы, когда ты полон сил. Когда их нет, то ты просто обязан отойти в сторону, чтобы не быть помехой. Тогда, говорят, разбитые, рассеянные силы могут вернуться…» – думал я.
– Начинается! Анпиратор идет – что сейчас будет! – сказал Коська Евдокимов дефис Шалоумов. – Вот это режиссура! Они в полной уверенности, что вся наша «банда» в больнице у милой стукачки Ксюши. Стукачка Ксеня как-то в ма-е-э-э… Пойду-ка я, поставлю чайник.
Коська снова отошел к окну. Я вскрыл письмо от отца Христодула.
«Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Здравствуйте, Петр Николаевич! Я прочел Ваш обстоятельное письмо и постараюсь на него ответить столь же обстоятельно. Не знаю, увидимся ли мы. Меня зовут работать в город, в Епархию. У нас, как в армии, приказы не обсуждаются. Но я хочу снять с себя сан и уйти в бизнес. Квартира, в которой вы сейчас находитесь, снята для меня и моих детей моими бывшими сослуживцами, а ныне – бизнесменами. Я ведь бывший майор ВДВ…»
Тревожные предчувствия охватили меня, заложило уши. Я закрыл глаза и стал гадать: что же дальше в этом ответе на мое письмо, которого я уже не написал бы сегодня? Что, не мною созданное, я невольно разрушил? Я снова глянул на письмо – оно было длинным. Я панически пробежал его глазами, словно желая ознакомиться на случай грядущего нервного потрясения.
«… Говорить и признавать правду часто бывает невыгодно, стыдно и больно, но через эту боль мы обретем утраченное внутреннее здоровье и целостность. Я беспокоюсь за свое внутреннее здоровье. И даю себе отчет в том, кто я в сущности есть. Я вдовец. Моих детей, двух девочек, прокормить-то еще я смогу, но им нужна мать. Они безнадзорны. Когда умерла моя супруга, ей было едва за тридцать лет, и она ведь была неплохим музыкантом, могла регентовать. Скажу вам, что я попросту не вынесу этого испытания детьми-сиротами. А жениться вторично нам, священникам, сан не позволяет…»
– Ничего не понимаю! – сказал я грозно. – Что за дьявольские козни? Он все еще не может поделить со мной Аню?!
– Баня? – отозвался, перекрывая жужжание кухонного радио, Коська. – Сейчас будет баня!
В слепящей ярости я все еще пытался увидеть в письме то, чего ожидал, а вовсе не то, что там написано.
«… Заработков никаких. Уродлива практика, когда батюшка питается не за счет десятины, а вместо этого получает зарплату, как и гражданский человек. Но кто замолвит словечко о тех же псаломщиках? Я не вас, шабашников, имею в виду, а тех, которые являются хиротонисанными чтецами? Ведь они также должны питаться за счет Церковной казны. Причем те, кто распоряжаются Церковной казной, не имеют право оставлять младших клириков погибать от нужды. „… Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, некоему от клира нуждающемуся не подает потребнаго: да будет отлучен. Закосневая же в том, да будет извержен, яко убивый брата своего…“ (9-е Апостольское правило). Вот и получается, что у нас очень многие выпускники духовных семинарий идут на гражданскую работу по причине того, что принять Хиротонию они пока еще не решаются, а служить чтецами и получать жалкую зарплату для них означает, извините, умереть от голода или быть выселенными из квартиры…»
Дальше, отец Христодул!
«… Ваше письмо подхлестнуло принятие мною и уже известное вам решение. Я уже знал, что не одними иерархами утверждалась и утверждается крепость Церкви Божией, не ими и не учеными богословами хранится святое достояние ее – Дух Истины. Иногда миряне больше архипастырей обнаруживают не только ревности о деле Божием, но и разума духовного. И раньше „уши народа“ оказывались, по словам св. Илария Пиктавийского, святее сердец иерархов. Подлинное самосознание церковное движется не по пути иерархичности и учености, а по руслу святости. Отстраненность наших архипастырей от духовного руководства привела к тому, что и среди священников противоречия в мировоззрении достигли небывалого напряжения. Или их неспособность к нему, духовному руководству, как в случае со мной. Духовенство и мирян, по моим ничтожным наблюдениям, разделяло разное понимание земных и вечных ценностей, но это же основы, на которых стоит все церковное вероучение. А вот поди ж ты, многие из нас теперь по-разному смотрят на эти основы. Что уж говорить о бедной нашей пастве, раздираемой противоречивыми проповедями и поучениями своих собственных пастырей!..»
Дальше, отец родной! Где Аня? Куда ты уводишь мою Аню?!
«… В предании Церкви ничего не переменилось, но переменилось восприятие Евхаристии, самой ее сущности…»
Где же Аня-то, дорогой товарищ комдив?
«… И получается, что современная Церковь – это лишь дисбат, инструмент изощренной в своей подлости политической Системы. И куда же мне идти, куда вести своих детей с моим желанием видеть на земле нового человека? В революцию, как Вашему другу, Анпиратору? Может быть, революция восполняет литургическую пустоту. Может быть. Может быть, Сильный во бронях Господь дарует им Победу. Во всяком случае, я не встану на пути революции. И как мирянин буду молиться за нее. Но я насмотрелся на человеческую кровь и никогда уже не смогу, наверное, проливать ее, если дело не коснется прямой угрозы жизни моих детей…»
Письмо кончалось:
«… Вам как писателю, наверное, интересно знать, отчего у меня такое имя, хоть я и не монах. Так получилось. Христодулом назвала меня моя набожная деревенская бабушка. Одноклассники звали Крисом, мне это нравилось. Когда получал паспорт – сменил имя. Когда поступал в семинарию – восстановил по метрике. Относительно Анны Михайловны, не нарушая тайны исповеди, скажу: такие не предают. Дерзну, грешный, позавидовать Вам…»