— Хорошо, если так, — Анна едва заметно улыбнулась. — Ладно, не буду вас дольше задерживать, Михаил Александрович. Всего доброго и до следующих встреч.
Михаил уехал озадаченным и отчасти заинтригованным. Хотел было даже отказаться от сеансов — позвонить завтра утром, извиниться, сославшись на какие-нибудь обстоятельства, но передумал. Во-первых, отступать непрофессионально и недостойно. Во-вторых, не хотелось портить свою репутацию несерьезным отношением к делу. Сегодня согласился, завтра отказался — это же несерьезно, по-детски. В-третьих, Михаил чувствовал какую-то загадку, интригу, а любопытство — это серьезный стимул, весьма серьезный.
Была и четвертая причина. Михаила чем-то зацепила чувственная, не просто красивая, а эффектно-броская Анна, только он, переполненный впечатлениями, еще не успел этого осознать.
Вернувшись домой, Михаил вооружился ножом, в мгновение ока наделал себе гору бутербродов и сел ужинать. За ужином он обычно смотрел телевизор, бессистемно, по принципу «на что глаз ляжет», но сейчас почему-то стал думать об Анне. В эстетически-благосклонном и немного восторженном ключе — «ах, какая красивая женщина!».
Внешность у Анны и впрямь была впечатляющей. Высокая, стройная, изящная, ноги, правда, чуточку коротковаты для такого роста и, как показалось Михаилу, немного полноваты, но не настолько, чтобы нельзя было, скажем, носить обтягивающие джинсы. Зато руки… руки с длинными тонкими пальцами и миндалевидными ногтями были настолько красивы, что их хотелось поцеловать, нарисовать, словом, как-то выразить свое восхищение ими. Женщины часто портят красивые руки обилием колец, но у Анны колец было всего два — витое обручальное на безымянном пальце левой руки, как и положено вдове, и скромное платиновое колечко с небольшим бриллиантиком на среднем пальце правой. Колечко было из гарнитура, в который также входили сережки и браслет-змейка на правом запястье. Лицо не столько эффектное, сколько красивое. Минимум броскости, минимум косметики, но утонченность сквозила в каждой черточке. Волосы, зачесанные назад и собранные там в строгий пучок, открывали лоб и делали его еще более высоким. Карие глаза манили, так и хотелось всматриваться в них… Так и напрашивалось сравнение с Настасьей Филипповной. «Глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное…».[4] Любимых писателей у Михаила было всего два — Достоевский и Диккенс. В отношении Достоевского все ясно. Невозможно, наверное, психоаналитику не любить Достоевского, искусного препаратора душ человеческих. У него же что ни книга, то научный анализ, искусно облеченный в художественную форму. Диккенс же в первую очередь привлекал своей обстоятельной манерой повествования. Начинаешь читать и незаметно для себя с головой погружаешься в вымышленный мир, который благодаря обилию деталей неотличим от настоящего. Правда, в психологизме Чарльз Джон Хаффем уступал Федору Михайловичу, но ведь с ним, кажется, сравниться невозможно, не говоря уже о том, чтобы превзойти. Во всяком случае, Михаилу такие авторы не попадались.
Увидев на обложке «Достоевский нашего времени», «второй Достоевский» или что-то еще в этом роде, Михаил непременно покупал книгу в надежде — а вдруг? Начинал читать, закрывал на половине, если уже не на первой главе и относил книгу вниз, туда, где возле почтовых ящиков функционировала стихийная «обменная» библиотека. Как-то раз Михаилу досталась оттуда книга Ухтомского[5] «Психоанализ и физиологическая теория поведения», изданная в 1928 году в Ленинграде. Страшно представить, сколько этот раритет стоил бы у букинистов!
Напомнив себе, что профессиональнее было бы уделять внимание не столько внешности Анны, сколько внутреннему миру Тамары, своей пациентки, Михаил тем не менее продолжил думать об Анне. Теперь он попытался срочно отыскать в ее внешности недостатки, а то ведь так и влюбиться недолго. Влюбляются-то во внешность, это уже потом постепенно внутрь заглядывают и по мере ознакомления с внутренним миром корректируют свое чувство. Иногда в результате подобной коррекции симпатии переходят в антипатии. Иногда к моменту этого перехода у пары уже растет ребенок. Так было и у Михаила. Сначала он списывал подмеченные минусы на привыкание друг к другу, потом — на беременность, потом на героизм материнства, пока наконец не понял, что рядом с ним живет совершенно чужой ему человек. Да к тому же не склонный к мирному сосуществованию.
5