— Очень, очень хорошо говорилъ, — разсуждалъ онъ самъ съ собою. — Обо мн говорилъ, я понялъ, сейчасъ понялъ. — Горячій молодой человкъ и аристократъ, это видно. Я, когда мы выходили, поцловалъ его. Онъ очень, очень мн понравился. Да и хозяинъ славный, славный, угостилъ, такъ что даже совсмъ не холодно. Хорошо, что онъ меня не удерживалъ. Я ужъ не могу, только ему непріятно бы было, — разсуждалъ онъ, все ускоряя и ускоряя шагъ и засунувъ руки въ карманы, локтями закутывая свой плащъ. — Теперь Анна Ивановна, врно есть гости, опять я поиграю имъ, танцовать будемъ, будемъ веселиться!..
Съ такими мыслями онъ добжалъ до Анны Ивановны, калитка была отперта, нсколько саней стояло около нея, и изъ сней падалъ свтъ на снгъ двора. — Такъ и есть, еще есть гости, — подумалъ онъ и постучался. Лицо Анны Ивановны высунулось изъ-за ршетки.
— А — это вы, Албертъ!
— Я, моя прелестница, — отвчалъ онъ, улыбаясь.
— Колосовъ тутъ, идите! — отвчала Анна Ивановна, съ озабоченнымъ видомъ оглядываясь назадъ и не отвчая на улыбку Алберта. Колосовъ былъ извстный петербургской богачъ. Албертъ понялъ, что нельзя, пожалъ плечами и еще разъ улыбнулся.
— Ну до другаго раза, — сказалъ онъ, — прощайте.
— Жалко, что нельзя пустить, онъ не любитъ постороннихъ, — сказала Анна Ивановна, — гд же вы переночуете?
[51] — О, у меня мстъ много, прощайте, — и Албертъ пошелъ назадъ.
— Куда? — представилось ему. — Э! все равно, только бы спать поскоре, къ дворнику на Гороховую. Маршъ, — и онъ побжалъ туда.
Дворникъ, завернувшись въ тулупъ, спалъ на лавк у воротъ. — Албертъ постоялъ, радуясь, посмотрлъ на него, какъ онъ славно спитъ, и, не ршившись будить, проскользнулъ въ калитку. Тамъ онъ въ темнот, какъ домашній человкъ, взялъ на право, съ трудомъ отворилъ закостенлыми пальцами дверь и скрылся въ темной конюшни. Онъ зналъ, что одно стойло пустое, прошелъ туда и легъ, отдуваясь. Въ навозномъ пару было почти тепло. Онъ завернулся съ головой въ плащъ и сказалъ себ: — Теперь славно! Спать! — Но какъ и у всхъ, прежде чмъ заснуть, въ голов его стали появляться воспоминанія о прошедшемъ, мечты о будущемъ и еще Богъ знаетъ какіе отрывки жизни, перебивающіе одн другія. —
— Ого-го! Какъ онъ поклонился, — думалъ онъ объ Аленин, — строго и величественно. Это хорошо. Я это люблю. Они думаютъ, что я не замчаю; нтъ, я все замчаю. Что ежели бы мн когда-нибудь встртиться съ какимъ нибудь принцомъ инкогнито, я бы узналъ его, я бы умлъ съ нимъ обойтись, я бы ему такъ сказалъ: Милостивой Государь, я люблю людей царской крови, пьемъ за ихъ здоровье. А потомъ еще и еще и игралъ бы ему. А онъ бы сказалъ: люблю артистовъ, вотъ вамъ 2 миліона съ половиной. О, какъ бы я умлъ поступить съ ними. Меньше я не взялъ бы. Я бы купилъ виллу въ Италіи. — Тутъ ему представилась декорація петербургской оперы, представлявшей виллу ночью. — Луна бы была и море. Я сижу на берегу съ Еленой Миллеръ, и дти тутъ бгаютъ. Нтъ, не надо дтей? Зачмъ дти матери? У всхъ насъ одинъ отецъ — Богъ. Ну, и сидлъ бы я съ ней, держалъ бы ее зa руку и цловалъ и потомъ заплъ бы. — Тутъ въ голов его запла серенада Донъ-Жуана. — Она бы упала мн на грудь и заплакала. Но вдругъ страшный акордъ и дв расходящіяся хроматическія гаммы, впадающія въ еще боле страшный акордъ. Буря, бгутъ въ красныхъ плащахъ вооруженные люди отнять ее. Нтъ! Я говорю ей: спи спокойно. Я! И все пройдетъ, и поетъ мягкая, легкая, веселая мелодія, ее подхватываютъ хоромъ двицы въ бленькихъ юбочкахъ съ голубыми лентами и большими косами, а мы ходимъ, и мелодія все поетъ и поетъ, расходится шире и шире. — Въ сара слышался звукъ катящихся экипажей, и изъ этаго звука въ голов его составлялись мелодіи одна прелестне другой, которыя пли то голоса, то хоры, то скрыпки, то весь оркестръ. Мелодія принимала все боле и боле строгой характеръ и перешла наконецъ въ мужской стройный и медленный надгробный хоръ.