— Ахъ мой другъ, я счастливъ сдлать все, что могу, для ея памяти, — сказалъ онъ, — только, право, я не могу самъ ничмъ этимъ распорядиться. Я такъ разстроенъ.
— Ахъ, это понятно, мой другъ.
* № 3
Надъ могилой госпожи стоитъ кирпичная часовня, и священникъ въ риз кадитъ тамъ и поетъ тамъ вчную память paби Бож[ьей]. Надъ могилой дяди Хведора растетъ густая трава изъ-подъ камня и, кажется, хотла сдвинуть. Такая же трава растетъ около часовни, и та, и другая каждый годъ засыхаетъ, засыпается снгомъ и обновляется, каждый день всходитъ солнце и свтитъ <на могилу> и на часовню, и на камень дяди Хведора. И никто не знаетъ, что сдлалось съ Ширкин[ской] госпожой и съ д[ядей] [едоромъ]. <Одинъ разъ жена дяди Хведора пришла състь лепешку на его могил, и лепешка была вкусна, и крохи падали на густую темно зеленую росистую траву, и солнце свтило ярко, и колоколъ гудлъ громко, и народъ шелъ изъ церкви весело, и Богъ [не] нарадовался, глядя на міръ свой, а подь землей Богъ знаетъ что оставалось отъ дяди Хведора>.[53]
—
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ
* № 1 (I ред.)
Разъ я встала раньше обыкновеннаго, мартовское солнышко свтило ярко сквозь блыя занавски моей комнатки, и мн стало отчего-то повеселе. Мн даже стыдно стало своей апатіи, я помолилась Богу, какъ давно не молилась, одлась въ любимое свое счастливое сренькое платье, <посмотрлась въ зеркало> и пошла внизъ совсмъ другимъ человкомъ, чмъ наканун. Внизу въ гостиной за самоваромъ мн показалось еще свтле и радостне. Я растормошила Машу, защекотала Соню, задала ей урокъ, собрала свои давно нетроганные бумаги, <записала свой дневникъ, проиграла вс этюды>, разыграла новую сонату и потащила всхъ гулять до большой дороги. На двор такъ и пахло весной, и весну же мы принесли домой на своихъ платьяхъ и лицахъ.
— Слышала: Сережа пріхалъ! — прокричала мн Маша: — присылалъ спросить о насъ и хотлъ пріхать обдать.
— Такъ и есть, — подумала я, — нынче веселый день.
Мн нужно было нынче новое лицо, а Сережа былъ и новое лицо, и человкъ, котораго я привыкла любить <и уважать, какъ отца или дядю>. Сережа былъ именно тотъ опекунъ, котораго мы ждали. Онъ былъ близкой сосдъ нашъ и другъ покойнаго отца, хотя и гораздо моложе его. Какъ встарину папа звалъ его Сережей, такъ онъ и остался для насъ Сережей, когда мы говорили про него. Вс въ дом отъ няни до Сони обожали его. Соня родилаcь при немъ и была его крестницей; меня же онъ засталъ 8-лтней двочкой, цловалъ, дразнилъ и называлъ ты, <Лизанька и фіялочка. Онъ находилъ, что я похожа лицомъ на фіалку.> Только 3 года тому назадъ онъ, захавъ къ намъ ужъ посл отца, поцловалъ у меня руку и сталъ говорить вы.
* № 2 (I ред.)
Я до тхъ поръ смотрла по дорог, пока не только скрылась его фигура, но и затихъ топотъ его лошади, потомъ побжала на верхъ и опять стала смотрть въ окно и въ росистомъ туман видла все, что хотла видть. <Мы не спали съ Машей до трехъ часовъ утра и все говорили о немъ. Она тоже страстно любила его и говорила, что нтъ подобнаго ему человка на свт. Отлично жить на свт! Да, тогда отлично было жить на свт….> Онъ пріхалъ на другой день, на третій день, и когда онъ день не прізжалъ, то я чувствовала, что жизнь моя какъ будто останавливалась, и я находила, что онъ дурно поступает со мною. Наши отношенья продолжали быть т же, почти родственныя; онъ распрашивалъ меня, я какъ будто исповедывалась ему, почему-то чувствуя необходимость во всемъ съ трудомъ искренно признаваться ему. Большая часть моихъ вкусовъ и привычекъ не нравились ему. <Я любила сосдей, наряды, свтъ, котораго не видала, любила изящество, вншность, аристократизмъ, онъ презиралъ все это.> Онъ видлъ въ нихъ зачатки барышни. — И стоило ему показать движеньемъ брови, взглядомъ, что ему не нравится то, что я говорю, сдлать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, какъ мн казалось, что я уже не люблю того, что я любила. Когда онъ говорилъ, говорилъ, какъ онъ умлъ говорить, — увлекательно, просто и горячо, мн казалось, что я знала прежде все то, что онъ скажетъ. Только посл <передумывая> я замчала на себ, какую перемну во всей моей жизни производили его слова. Я удивлялась, отчего вдругъ въ эти три мсяца я <перестала любить, что любила, начинала любить новое> и на Машу, на нашихъ людей, на Соню и на все стала смотрть другими глазами. — Прежде книги, которыя я читала, были для меня такъ, препровожденіемъ времени, средствомъ убивать скуку, съ нимъ же, когда мы читали вмст, или онъ говорилъ, чтобъ я прочла то-то и то-то, я стала понимать, что это одно изъ лучшихъ наслажденій. Прежде Соня, уроки ей было для меня тяжелой обязанностью, онъ посидлъ разъ со мной за урокомъ, и уроки сдлались для меня радостью. Учить <хорошо, основательно> музыкальныя пьесы было прежде для меня ршительно невозможно; но когда я знала, что онъ будетъ слышать ихъ и радоваться и похвалитъ, можетъ быть, что съ нимъ рдко случалось, я играла по 40 разъ сряду одинъ пассажъ, и Маша выходила изъ себя, а мн все не скучно было. Я сама удивлялась, какъ совсмъ <иначе, лучше я стала фразировать> другою становилась теперь та музыка, которую я играла прежде. Маша стала для меня другимъ человкомъ. Я только теперь стала понимать, какое прекрасное, любящее и преданное это было созданье, и какъ оно могло бы быть совсмъ не тмъ, чмъ оно было для насъ. Онъ же научилъ меня смотрть на нашихъ людей, на двушекъ, на мужиковъ, на дворовыхъ, какъ на людей, хорошихъ или дурныхъ, счастливыхъ или несчастныхъ самихъ для себя, не по одному тому, какъ они нужны или полезны для насъ. Смшно сказать, а прежде эти люди, и хорошіе люди, среди которыхъ я жила, были больше чужіе для меня, чмъ люди, которыхъ я никогда не видела. Да и не одно это; онъ открылъ для меня цлую жизнь счастья, не измнивъ моей жизни и ничего не прибавивъ кром себя къ каждому впечатлнію. И все это онъ открывал мн, нетолько не поучая меня, но, я замчала, постоянно сдерживая себя и, казалось, невольно. Все то же года было вокругъ меня, и я ничего не замчала, а только стоило ему придти, что[бы] все это вокругъ меня заговорило и наперерывъ запросилось въ душу, наполняя ее счастіемъ.