[55]Потомъ, что тоже сначало обманывало меня, онъ какъ будто не любилъ или презиралъ мою красоту. — Онъ никогда не намекалъ на нее и морщился, когда при немъ называли меня хорошенькой. Напротивъ, вс недостатки мои онъ ясно видлъ и любилъ ими какъ будто дразнить меня. <Родинку на щек онъ называлъ мушищей и уврялъ, что усы мн скоро придется брить съ мыломъ. Красивые туалеты или куафюры новыя, которыя мн шли, казалось, возбуждали въ немъ отвращенье.> Одинъ разъ въ свои имянины я ждала его и надла новое ярко-голубое платье, очень открытое на груди, <и красныя ленты> и перемнила прическу, зачесала волосы къ верху, что очень шло ко мн, какъ говорили Маша и двушки. Когда онъ вошелъ и удивленно посмотрлъ на меня, я оробла, покраснла и умоляющимъ взглядомъ спрашивала его мннья о себ въ новомъ наряд. Должно быть, въ моихъ глазахъ онъ прочелъ другое. Онъ сдлалъ свою недовольную мину и холодно посмотрлъ на меня. Когда теперь я вспоминаю это, мн ясно, почему ему непріятно было. Деревенская безвкусная, безтактная барышня, которая начинаетъ нравиться, воображаетъ себя красавицей и побдительницей и для 2хъ сосдокъ и стараго друга дома нескладно убралась всми своими нарядами и выставила свои прелести. Весь этотъ день онъ жестоко мучалъ меня за мое голубое [платье] и новую прическу. Онъ былъ офиціально холоденъ со мной, насмшливъ и ни на одинъ волосокъ не былъ со мной иначе, чмъ съ другими. Въ цлый день я не могла вызвать отъ него ни однаго дружескаго, интимнаго слова или взгляда. Вечеромъ, когда вс ухали, я сказала Маш, что платье мн жметъ, и ушла на верхъ. Я сбросила противное платье, надла лиловую кофточку, которую онъ называлъ семейно-покровской кофточкой, и, уничтоживъ съ трудомъ сдланную утромъ прическу, зачесала волоса гладко зa уши и сошла внизъ.