– Нет, вы не изменились, – сказал Pierre подумав. – Ежели у вас нет гордости честолюбия, у вас та же гордость ума. Она то и есть гордость, и порок и добродетель.
– Какая же гордость, мой друг, чувствовать себя виноватым и бесполезным, а это я чувствую и не только не ропщу, но доволен.
– Отчего виноватым? – Они были уже в кабинете в это время. Андрей указал на чудесный портрет маленькой княгини, которая, как живая, смотрела на него.[2954]
– Вот отчего, – сказал он, размягченный присутствием милого ему человека; губа его задрожала, он отвернулся.[2955] Pierre понял, что Андрей раскаивался в том, что он мало любил свою жену, и понял, как в душе князя Андрея это чувство могло дорасти до страшной силы, но он[2956] и не понимал, как можно было любить женщину.[2957] Он замолчал.
– Ну вот что, моя душа, – сказал князь Андрей, чтоб переменить разговор. – Я здесь на биваках. Я приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к старику и к[2958] моему мальчишке. Он там у сестры. Я тебя познакомлю с[2959] ними. Мы поедем после обеда.[2960]
За обедом зашел разговор о женитьбе Pierr'a.[2961] Андрей спросил его, как это случилось. Pierre покраснел багрово, опять так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо заговорил:
– После, после, я вам расскажу когда нибудь. – Он задыхался, говоря это. Андрей вздохнул и сказал, что то, что случилось, должно было ждать, что счастливо, что так кончилось и что Pierre удержал еще какую нибудь веру в людей.[2962]
– Да, мне очень, очень жаль тебя.
– Да всё это кончено, – сказал Pierre, – и какое счастье, что я не убил этого человека. Этого бы я век не простил себе.
Князь Андрей улыбнулся.
– Э, на войне бьют таких же людей,[2963] – сказал он. – И все находят это очень справедливым. А убить злую собаку даже очень хорошо. Eh, mon cher, то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым. Надо только жить так, чтоб не было раскаяния. Правду J[oseph] M[aistre] сказал: «Il n'est dans la vie que deux maux bien réels: c'est le remords et la maladie. Et il n'est de bien que l'absence de ces maux».[2964] Жить для себя, избегая только для себя этих двух зол, вот вся моя мудрость теперь.[2965]
– Нет, я жил только для себя, – начал Pierre, – и этим я только погубил свою жизнь. Нет, я с вами не могу согласиться. Нет, только теперь я начинаю понимать всё значение христианского учения любви и самопожертвования. – Андрей молча глядел своими потухшими глазами на Pierr'a и кротко, насмешливо улыбался.
– Поедем скорее к сестре, к княжне Марье, с ней вы сойдетесь. Вот, душа моя, какая разница между нами.
[Далее со слов: Ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь… кончая: Он ничего не отвечал ему. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 2, гл. XI.]
– Так вот кого и чего жалко: человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их задниц и лбов, которых сколько ни секи, сколько ни брей всё останутся такими же задницами и лбами.
– Vrai, vrai![2966] – закричал Pierre, которому понравилось это новое воззрение на занимавшее его дело.
Вечером князь Андрей и Pierre сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей,[2967] поглядывая на Pierr'a,[2968] прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в очень хорошем расположении духа.
– Как я тебе рад! как рад! – говорил он.
Pierre мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погружен в свои мысли.
– А ты любишь детей? – спросил он потом после молчания. – Смотри же, скажи мне правду, как он тебе понравится? – Pierre коротко обещался. – А как ты страшно переменился, – сказал князь Андрей. – И к лучшему, к лучшему.[2969]
Pierre всё не говорил. Он думал о том, что надо ему открыть Андрею учение масонства; но как только он придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё его учение, и он боялся начать, выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
2962
О дуэли и раскаянии за дуэль, он говорил, что не стоит того.
2964
В жизни только два действительные несчастия: угрызение совести и болезнь. И счастие есть только отсутствие этих двух зол.]
– Народ – животное и едва ли не одно счастье животное, зачем разрушать его. Умереть лучше, чем мучиться с помощью медицины десять лет. Знание к чему? Труд им необходим, как нам праздность. Я думал о них, говорил с ними, они лошади. – Андрей высказывал всё свое горькое и злое с особенным увлечением, как человек, долго не говоривший. Но ему становилось легче, чем больше он говорил. Ему часто хотелось, чтоб Pierre дал ему аргумент неопровержимый. Когда они прекрасным весенним вечером сели в коляску, впереди уже в к[няжьем] х[уторе] была подстава [1
– Да, это иллюминаты и они уничтожены, – сказал князь Андрей.
– Всё равно я понимаю так.
– Да, хорошо бы было, коли бы так мог оживить меня человек, когда он сам не знает, что он, зачем он.
– Как не знает, – с жаром заговорил Pierre, – разве я не чувствую в своей душе, что я часть этого целого, что я ступень (Гердер). На пароме всё говорил Pierre, удивляя перевозчиков, и он удивился и себе не поверил.
Андрей, облокотившись на коляску, смотрел вдоль разлива и в глазах его светилась жизнь.
– Да, ежели бы это было так, – сказал он. Но видно было, что он знает, это б[ыло] так. У старого князя разговор зашел о политике. Князь Андрей еще раз рассказал
2965
– Да, я пробовал молиться
2967
2969
– А вы знаете, отчего я переменился, – сказал Pierre, – лучше я не найду времени говорить с вами. – Вдруг он повернулся <к нему> всем телом в коляске. – Дайте руку, – и Pierre сделал ему масонский знак, на который Андрей не ответил ему рукою.
– Неужели ты масон? – сказал он: – Si vous croyez au dessus de cela [Если вы верите в нечто выше этого].
– Не говорите этого, не говорите этого, я сам то же думал. Я знаю, что такое масонство в глазах ваших.