В ту минуту, как опять входил князь Андрей с письмом в руке, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что-то от него и что княжны Марьи не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади себя отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает в минуты страшного ожидания, на него нашел беспричинный испуг. Всё, что он видел и слышал, показалось ему, подтверждало его страх.
«Всё кончено, он умер», подумал он, сердце его оборвалось и холодный пот выступил на лбу. Он с потерянными мыслями подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, но хорошенький, румяный ребенок, раскидавшись, лежал в ней. Князь Андрей нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукою– даже волосы были мокры. Какая то тень виднелась ему подле него под пологом кроватки. Он не оглядывался, не помня себя от счастия, глядя на лицо ребенка и слушая его ровное дыхание. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Под кисейным пологом был матовый полусвет и они втроем были уединены, казалось, от всего мира.[2994]
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Князь Андрей смотрел на свою сестру своими тринадцатилетними, ясными и добрыми глазами и виновато улыбался. Лучистые глаза княжны Марьи блестели больше обыкновенного от счастливых слез, которые стояли в них. Они потихоньку, чтобы нe разбудить ребенка, пожали друг другу руку, и неловкая княжна Марья этим жестом слегка зацепила за полотно кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы жалея расстаться с этим миром, отдельным, чистым и полным такой любви, и наконец, путая волосы, вздохнув, вышли и закрыли за собою занавески.
На другой день мальчик был совершенно здоров и князь Андрей поехал в Корчеву исполнять поручения своего отца.[2995]
–
Последний долг в сорок две тысячи, сделанный для уплаты проигрыша Nicolas, хотя и составлял незначительную сумму относительно всего имения графа Ростова, был тою фунтовой гирей, которая окончательно перевешивает пудами наложенные весы. Этот последний заем, сделанный графом на честное слово, и уплата по нем – окончательно расстроили дела Ростовых. К осени должны были поступить ко взысканию векселя и требования Опекунского совета, по которым платить нечем было, не продавая имений. Но старый граф с чувством заигравшегося игрока не считался с банкометом, а верный Митинька, ловя рыбу в мутной воде, не старался уяснить дел.
Под предлогом уменьшения расходов,[2996] граф поехал с семейством в деревню и намеревался провести в ней и зиму. Но жизнь в деревне нисколько не вела графа к поправлению своих дел. Он жил в своем Отрадном – пятисотдушенном имении, не приносящем никакого дохода,[2997] но с богатыми садом и парком и оранжереей, огромной псовой охотой, хором музыки, конным, голландского рогатого скота, не приносящими никакого дохода, заводами. На беду в этот же год были два набора и ополчение, разорившие многих помещиков в России, положили конец его разорению. В его имениях приходился третий работник в ополчение, так что в пахотных губерниях запашка должна была быть уменьшена, а в оброчных, которые составляли главные его доходы, мужики не платили и не могли платить оброка. Сверх того на обмундирование и провиант он должен был удержать десятки тысяч. Но граф нисколько не изменил ни своей радушной веселости, ни гостеприимства, принявшего еще большие размеры в деревне и с тех пор, как он единодушно был избран предводителем дворянства.[2998] Кроме огромного приема и увеселений, которыми он угащивал дворян своего уезда, он за некоторых, беднейших, платил свои деньги и всеми средствами отстаивал их перед главнокомандующим, несмотря на славу страшной строгости, которую имел главнокомандующий князь Болконский. Поэтому то и были упущения по его уезду, за которые гневался князь Николай Андреич и исправить которые он послал своего сына.
Митинька жил с семьей в большом флигеле села Отрадного и все, имевшие дела до графа, знали, что тут то у него решались все дела. У крыльца его в новых кафтанах, чисто обутые начальники из мужиков, и мужики растерзанные, и бабы просительницы. Митинька вышел к ним в шубке, румяный, гордый, рассеянный.
– Ну, ты что?
2995