– Только не про меня, не мне, старой вонючей собаке, такую прелесть назвать своею. Мое дело рубиться и пить.[3023] А люблю, люблю, и всё тут, и вернее рыцаря не будет у нее, покуда меня не убили. За нее готов изрубить всякого и в огонь и в воду.[3024]
Nicolas, улыбаясь, говорил:
– Отчего же? Коли она тебя полюбит.
– Вздор, не с моим рылом. Стой, б’ат, слушай. Я тут один жил – скука! Вот ей стихи сочинил. И он прочел:[3025]
–
Nicolas, пристыженный своим последним поступком, приехал с ошибленными [?] крыльями, с намерением служить, драться, не брать ни копейки из дома и загладить свою вину. Он в этом расположении духа особенно живо почувствовал дружбу Денисова и всю прелесть этой уединенной, философской и монастырской жизни эскадрона, с ее обязательной праздностью, несмотря на водку и карты, и с наслаждением в нее погрузился.[3026]
Был апрель месяц, ростапель, грязь, холод, реки взломало, дороги провалились, по нескольку дней не давали провианта. Люди посыпались по жителям отыскивать картофель, но ни картофеля, ни жителей не было. Всё было съедено и всё разбежалось. Те же жители, которые не убежали, были хуже нищих и отнимать у них или нечего уж было или даже маложалостливые солдаты не имели на это духа. Павлоградский полк почти не был в делах, но от одного голоду убавился наполовину. В гошпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившей от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте.
С открытием весны солдаты, хитрые на выдумки, нашли показывавшийся из земли корень, который они называли почему то Машин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказы не есть этой травы. Солдаты начали пухнуть в руках, ногах и лице и полагали, что от этого корня. Но, несмотря на запрещенье, солдаты ели корень, потому что уже вторую неделю им обещали провиант, а выдавали только по одному фунту сухарей на человека. Лошади питались тоже вторую неделю крышами с домов и тоже доедали последнюю привезенную за три мили солому. Лошади были кости и кожа и покрыты еще зимнею шерстью клоками. Денисов, бывший в выигрыше, выдал больше тысячи рублей своих денег на корм и занял всё, что было у Ростова, но купить негде было.
Но, несмотря на такое страшное бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда: так же строились к расчетам, шли на уборку, чистили амуницию, даже делали ученья, рассказывали по вечерам сказки и играли в бабки. Только поодергались щеголи гусары и лица все были более, чем обыкновенно, желты и скуласты. Офицеры так же собирались, пили иногда, играли очень много и большую игру, так как денег, выдаваемых на провиант, который купить нельзя было, было очень много. Они все были в ходу – в игре.
– Ну, брат, седлай, – закричал раз Денисов вскоре после приезда Ростова, возвращаясь от полкового командира, куда он ездил за приказаниями. – Сейчас берем два взвода и идем отбивать транспорт. Чорта с дьяволом, не издыхать же людям, как собакам! – Он отдал приказанье вахмистру седлать и сошел с лошади.
– Какой? Неприятельский транспорт? – спросил Ростов, вставая с постели, на которой он один, скучая, лежал в комнате.
– Свой! – прокричал Денисов, горячась видно еще тою горячностью, с которой он говорил с полковым командиром.
3023
3026
– Тебе не иг’ать, ты честная душа. И я на что не дам спуска, да уж п’ивык, всё одно.