Pierre задумался.
– Да… да, я верю в бога, – сказал он, сам не зная в ту минуту, как он произносил эти слова, говорил ли он правду или нет.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам. – Всю дорогу Вилларский молчал и на лице его Pierre видел торжественность, вызывавшую в нем[3048] попеременно то такое же чувство торжественности,[3049] то необходимости протеста на[д] этой торжественностью и желание посмеяться над самим собою. На вопросы Pierr’a, что ему нужно делать и как отвечать,[3050] Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают, будут спрашивать его и что Pierr’y больше ничего не нужно, как говорить правду.[3051] Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги сняли шубы.[3052]
Какой то человек в странном одеянии показался у двери и Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо и повелительно сказал ему[3053] по французски.[3054] Pierre хотел [улыбнуться] насмешливо, [но] кротко улыбался. Вилларский имел неподвижно строгий и торжественный вид.[3055] Вилларский подошел к небольшому шкафу, в котором Pierre заметил различные, невиданные им одеяния, взял[3056] платок, сложил его, наложил его на глаза Pierr’y и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то.
Pierr’y было больно от притянутых узлом волос и ему было совестно: он боялся, что всё то, что он делает, – ни к чему не нужно; он морщился от боли и улыбался от стыда. Огромная фигура его с опущенными руками,[3057] неверными, робкими шагами[3058] и с сморщенной и улыбающейся физиономией была так странна, что даже[3059] Вилларский долго и пристально посмотрел на него.
Проведя его шагов[3060] десять за руку,[3061] Вилларский остановился.
– Когда[3062] вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – сказал он. – Желаю вам мужества и успеха. – И, пожав руку Pierr’y,[3063] Вилларский вышел.[3064] Оставшись один, Pierre продолжал все так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы. желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с завязанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались. Ему казалось, что он устал. Он хотел уже снять повязку, не слыша никакого звука, кроме шума колес по мостовой, и решив в своем уме, что всё это была шутка, над которой будет смеяться,[3065] когда в дверь послышались[3066] сильные удары. Pierre снял повязку и, улыбаясь и покачивая <головой>, оглянулся вокруг себя. Горела одна лампадка в чем то белом на черном столе и свет лампады ярче всего освещал раскрытую книгу.[3067] Книга была Евангелие, белое, в чем горела лампадка – был череп с крест на крест положенными перед ним костями. Рассмотрев голову и пощупав ее, и прочтя несколько слов Евангелия, Pierre обошел стол и увидал еще большой ящик, полный костями. Осмотрев ящик, пощупав кости и бархат, которым был обит гроб, Pierre обошел все стены, пощупал их. Они были обиты какой то черной материей. Pierre[3068] раскрыл пальцем складки и[3069] пощупал штукатуренную стену, потом он присел на гроб с костями и гроб покачнулся от его тяжести и кости в нем переменили положение. Pierre старательно опять уложил их так, как они были. Ему скучно было и более всего страшно было, что его надежда – найти объяснение жизни в масонстве – окажется тщетной.[3070] Он подошел к столу и стал читать в раскрытой книге первые слова первой главы Евангелия от Иоанна: «В начале бе слово. И слово бе к богу и бог бе слово». Он задумался над этими словами в первый раз, стараясь найти тот смысл, который заключался в них. И то представлялся ему глубокий, невыразимый словами, смысл, то опять всё терялось и сливалось в выражения, не имеющие определенного значения. В середине его задумчивости, которая он не знал, как долго продолжалась, дверь отворилась и[3071] кто то вошел. При свете лампады, слабо освещавшей только середину фигуры вошедшего, Pierre не мог рассмотреть его лица. Вошедший был худой человек высокого роста. Он подошел к столу и, положив на него белые, небольшие руки, очевидно в темноте, к которой он еще не привык, отъискивал Pierr’a. Pierre поспешил подвинуться к нему[3072] и старался рассмотреть его лицо. Это был лет тридцати пяти белокурый, белолицый человек с ясными, светлыми и безжизненными глазами. Он был одет в белом кожанном фартуке, прикрывавшем его грудь и часть ног; на шее было надето что то в роде ожерелья[3073] и из за ожерелья выступал высокий белый жабо, окаймлявший низ его[3074] продолговатого лица. Это был так называемый брат ритор, посланный от ложи для приуготовления к вступлению вступающего в ложу или ищущего, как назывался на масонском языке тот, который вступал в ложу, до тех пор, пока он не выведен был из черной храмины.[3075]
3052
<Из передней они прошли в небольшую комнатку, где Иван Никитич попросил его раздеться. Иван Никитич подошел к Pierr’y, снявшему уже фрак и жилет и, разорвав его рубашку спереди, обнажил его левую грудь, нагнувшись, засучил ему штанину выше левого колена и снял с него левый сапог. Когда Pierre, желая предупредить его, хотел то же сделать с своей правой ногой, Иван Никитич сказал, что это не нужно.>
3064
Мертвая голова, гроб, кости, черная материя, которою обита была комната – не произвели никакого впечатления на Pierr’a. Он ходил, рассматривая эти вещи, ощупывая их и заботясь о том только, чтобы, рассмотрев кости, уложить их назад в том же порядке, в каком они лежали.
3070
3071
Pierre не мог рассмотреть его лица при слабом свете лампады. Это живое лицо в странном одеянии, молчаливо и торжественно вошедшее в комнату, возбудило уважение в Pierr’e, религиозное чувство к тому, что он видел вокруг себя.
«Всё это, однако, не шутка», подумал он. Это был, в масонстве называемый, брат ритор.
В то время как, с видом уважения к себе и к тому, что он делал, вошел этот человек, и вопрос в душе Pierr’a о том, нужно ли смеяться или верить тому, что здесь происходит, был решен в пользу последнего, ритор подошел ближе и, молча, в слабом свете лампады остановился пред Ріеrr’ом. <Pierre узнал в нем действительного статского советника Титова, которого он видел в Петербурге и знал за человека весьма серьезного и всеми уважаемого. Последний раз он видел Титова в
«Каким образом станет говорить этот человек со мной», думал Pierre. «Неужели он не засмеется?»
Но Титов не только не засмеялся, но Pierre заметил, что лицо его весьма взволновано.>
Это был тот самый итальянец аббат, которого он два года тому назад на вечере Анны Павловны
3072