– Ты думаешь? – сказал князь Андрей.
– Да, и я скажу вам на ком, – опять покраснев, сказал Pierre.[3340]
– На младшей Ростовой, – улыбаясь сказал Андрей. – Да, я скажу тебе, что я мог бы влюбиться в нее.
– Влюбитесь и женитесь и будете счастливы, – с особенным жаром заговорил Pierre, вскакивая и начиная ходить. – И я всегда это думал. Эта девушка такое сокровище, такое… Это – редкая девушка. Милый друг, я вас прошу – вы не умствуйте, не сомневайтесь. Женитесь, женитесь и женитесь.
– Легко сказать! Во-первых я стар, – сказал князь Андрей, глядя в глаза Pierr'y и ожидая ответа.
– Вздор! – сердито закричал Pierre.
– Ну, ежели бы я и думал, quoique je suis а 100 lieues du mariage,[3341] y меня отец, который сказал мне, что моя новая женитьба была бы единственное, могущее его поразить, горе.
– Вздор! – кричал Pierre, – и он полюбит ее. Она – славная девушка. Женитесь, женитесь, женитесь и n'en parlons plus.[3342]
И действительно, Pierre придвинул свои тетради и стал объяснять князю Андрею значение этих подлинных шотландских актов, но князь Андрей не слушал объяснения актов, не понимал даже всё завистливое скрываемое страдание Pierr'a, опять навел разговор о Ростовых <и> женитьбе. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность. Он, как мальчик, мечтал, делал планы и жил весь в будущем. Pierre был единственный человек, перед которым он решался высказаться, но зато ему он уже высказал всё, что у него было на душе. То наивно, как мальчик, рассказывал свои планы, то сам смеясь над собою.
– Да, ежели бы я женился теперь, – говорил он, – я бы был в самых лучших условиях. Честолюбие мое всякое похоронено навсегда. В деревне я выучился жить. Привез бы instituteur'a[3343] Николушке. Маша, которой жизнь тяжела, жила бы со мной. Зиму я приезжал бы в Москву. Право, мне точно семнадцать лет.
Они проговорили до поздней ночи и последние слова Pierr’a были: женитесь, женитесь, женитесь.
* № 109 (рук. № 89. T. II, ч. 3, гл. XXII).
<Во втором часу он приехал к себе и к ужасу своему увидал опять перед собою весь тот сложный, лживый мир борьбы, сомнений, неправды, тщеты, мир трудов с Сперанским, отношении с врагами, с светом, с отцом, с сыном, с сестрой, с самим собой, который мрачнее в тысячу раз, чем прежде, опять представился ему. Только на короткое время, на крыльях любви вылетел он из этого мира. Всё было ясно, просто, легко, счастливо и душевно. Теперь опять всё было тяжело, запутанно и, главное, я сам, я с своими особенностями, воспоминаниями, которые были забыты, опять стоял один перед самим собою с своими отвратительно-прискучившими, мрачными чертами. В первый раз после пяти дней он едва лег в постель, как крепко и беспробудно заснул до другого утра.
На другое утро он написал все свои запущенные письма, сделал распоряжения по имениям, тоже запущенные, разобрал свои бумаги и перечел начатые работы, потом пошел к Сперанскому и объявил ему, что он не отказывается, а желает работы и такой, которая бы отвлекла его от Петербурга. Сперанский предложил ему место губернатора в Тираспольской области, присоединенной к России по Тильзитскому миру, заведывание которой поручено было Сперанскому и в которой происходили величайшие беспорядки. Через неделю, во время которой князь Андрей нигде не был и не принимал никого, усердно работая, он поехал делать прощальные визиты.
На списке визитов, составленных им, не было Ростовых, но, проезжая по Фонтанке мимо дома, в котором они жили, он велел кучеру остановиться у их подъезда. «Благодарю судьбу, которая спасла меня от этой глупости», подумал он, входя на их подъезд, «и недовольство старого, слабеющего отца, и неверность памяти жены, и мачеха Коко, и бросить всю общественную деятельность – нет, как теперь, так лучше. Но ежели действительно всё кончено, то отчего же мне не заехать к ним и быть неучтивым в отношении этих добрых людей».
–
Наташа проснулась на другой день объяснения с Ріеrr'ом удивленная, что она была всё на старом месте в комнате с Соней, тогда как такие огромные и счастливые перевороты уже совершились с нею в ее воображении. Она видела себя уже княгиней Болконской, при дворе, затмевающей всех своей красотой, она видела себя рядом с мужем в коляске на пути заграницу. Она видела себя такою же блестящею и окруженною, какою она видела на бале прелестную Hélène. И вдруг то же стеганое одеяло, и та же Соня в белой кофточке, расчесывающая с помощью Дуняши перед трюмо свою огромную помаженную косу. «Но ежели этого еще не было – всё равно это скоро будет», думала Наташа и, только больше, чем всегда, веселая, вскочила с своей постели, вспрыгнула на плечи к Дуняше и, несмотря: «ну, полноте, барышня», проехалась на ней вокруг комнат.