В соседней комнате зашевелилось платье графини. Надо было прервать это счастливое молчание – так ничтожны были слова в сравнении с этим молчанием, но надо было это сделать. Князь Андрей вздохнул и сказал:
– От ваших родителей будет зависеть решение в том, объявить ли всё теперь всем или оставить тайной до срока.
– Как хотите, – сказала Наташа.
Князь Андрей желал именно для своего отца оставить дело втайне. Но он сказал, что предоставляет решить это графу и графине.
– Це-лый год! – вдруг сказала Наташа, тотчас только поняв то, что сватьба отсрочивается на год. – Да отчего ж год? Отчего ж он не хочет?
– Ежели бы вы знали…
– И нельзя иначе? – спросила Наташа.
Князь Андрей ничего не ответил, но в лице выразил невозможность изменить это решенье.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года, это нельзя, это ужасно.
Графиня вошла в комнату и подошла к Наташе.
– Нет, нет, я всё сделаю, – заговорила Наташа. – Я больна нынче, я так счастлива. – Она подошла к нему. – Я уж ждала, – сказала она ему, улыбаясь.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым, и он был счастлив, хотя и менее того, как он ожидал, прежде чем сделал предложение.
–
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
№ 121 (Рук. № 89. T. II, 4, гл. I).
<Nicolas Ростов сидел в полку эскадронным командиром.[3460] Он испытывал то перемещение интересов и ту военную поэтическую праздность, которую нельзя описать, ежели не испытал ее. Он сидел на завалинке и думал. «Владимир с бантом. Обидели – черт их дери, в деревню, жениться <на княжне Марье, стаю завесть. Соня вот пристала.> Ну, да что я за дон Жуан и за то спасибо, что любит». Зашел товарищ, поедем в город.[3461] Поедем, там письмо. Мать пишет: «я признаюсь, отец медлит, дом не продан, приезжай, помоги нам». Вдруг весь взгляд на вещи изменился: награда, эскадрон, песенники далеко, впереди только дом, Наташа, Соня. «Пристали, я не дон Жуан. А пора бы Наташе мужа Андрея. Тогда мне нельзя».
Подъезжает к дому. Говорит с знакомыми извощиками, радость.
Наташа одна тоскует, скверное общество, дайте мужа.
В тот же вечер Nicolas пошел к Митиньке, разгорячился и избил его. Соня умоляет не горячиться. Учет. Папа, продадим дом. Старый граф сам едет и берет Наташу с собой. Nicolas дома охотится, <волк> брызги большой стаи (Киреевской). <Приезжает Анатоль.>
В Москве весною первая встреча у Жюли с Анатолем. Наташа кокетничает. Старик зовет к себе. Анатоль. Она пишет письмо Андрею, что она погибла.
Общий ход дел – народная война.
Старик Болконский умирает и княжна Марья, Bourienne.>
№ 122 (рук. № 89. T. II, ч. 4. гл. I).
<После Фридландского сражения, Денисовского гошпиталя и Тильзитского свидания Nicolas вступил в тот неизбежный для каждого молодого человека период развития, в котором, разочаровавшись в каком-нибудь одном своем мечтании, молодой человек прикладывает этот процесс разочарования ко всем, еще и неиспытанным сторонам жизни, и делается разочарованным, blasé[3462], в отношении всего на свете и устремляет свое внимание только на ближайшие и простейшие радости жизни. После Байрона положение разочарования, выраженное как назначение человека, сделалось модой, но всегда оно было и будет естественной ступенью в жизни человека. Разочаровавшись в возможности геройства в войне, в возможности воевать, не страдая и не унижаясь, разочаровавшись даже в разумности причин войны, Nicolas разочаровался заодно и в дружбе, и в любви, и во всем, чего еще не успел испытать он. Он жил в полку, наслаждаясь обязательной военной праздностью и забавляясь простейшими радостями жизни, веселыми попойками с товарищами, которые любили и даже начинали уважать его, хорошими песенниками, лихими тройками, блестящими парадерами и веселыми, приятными женщинами, от которых он ничего не ожидал и не желал, кроме удовольствия. Он жил в своем полку и эскадроне, которым он уже командовал, испытывая то же наслаждение ясности и ограниченности интересов, которые испытывает монах, удалившись от всей сложности и запутанности мирских отношений в свою келью и монастырь с его несложными интересами. Как черепаха, запрятавшаяся в свою скорлупу, сидит и монах в своем монастыре, и офицер в своем эскадроне, предоставляя свету итти помимо его, волноваться, искать, враждовать и распутываться, как он сам знает. Утро – к заутрене или на ученье, отец Никандр пожалован в мантию, Соколов получил Анну, вечером – всенощная, на послушанье, к адъютанту на жженку, а как там Сперанский и дела с Австрией, – им дела нет. Они оба знают, что, исполняя эти свои несложные дела в своем мире, они делают дела. Точно так же для тех и для других времени, как будто, не существует, потому что оно ничем не занято, и точно так же в обоих сословиях долго не стареются.
3460
3461