Сказано сильно! Смерть Крылова оказалась вдруг поводом для раздражения против других, против «литературной дряни».
Кого же ругают? Кто сумел так сильно огорчить царя в последнее время?
Совсем недавно, в 1841-м, царь сказал о Лермонтове: «Собаке собачья смерть»; к тому же — Чаадаев объявлен сумасшедшим, западники и славянофилы подозрительны, Герцен уже побывал в двух ссылках, журналы ненадёжны…
Однако редко, разве что в случае с Лермонтовым, Николай I высказывался столь же откровенно: «вся наша литературная дрянь»…
Проходит несколько дней, и 13 ноября 1844 года Орлов пишет второе донесение: «Сейчас воротился я с выноса тела покойного Крылова, весь Совет и Сенат удостоили прах доброго человека, протоиерей Масков сказал краткое надгробное слово, весьма красноречивое и в самом лучшем духе! Студенты университета были при гробе со своими профессорами, слушали со смирением и благоговением, и всё вообще происходило с большим приличием…»
Резолюция Николая I: «Очень хорошо, ежели чистосердечно»[830].
Публичные похороны Пушкина не были допущены; Крылова — можно; но снова царь подозрителен: не верит студентам, профессорам — их «смирению, благоговению». В чём же могут они быть не чистосердечны? В любви к Крылову? Но таких мыслей ни царь, ни жандармы, конечно, не имеют: с тех пор, как в 1809 году вышла первая книга его басен (а в 1830-м — восемь томов), строчки Крылова разошлись по России, сделались пословицами… Значит, вся эта литературная и учёная «дрянь» любит Крылова, но не так, «как полагается».
Очень мало было в то время таких писателей, которые признавались «верхами» и были любимы «низами». Но власть, которой бы радоваться такому единодушию, как-то не сильно радуется; сама по себе она допускает — вдруг те, «не чистосердечные», находят в Крылове нечто упущенное даже корпусом жандармов и III Отделением? Что-то превышающее отдельные, всем известные вольности, столь любимые и постоянно цитируемые тысячами «грамотеев»:
Ссыльный декабрист Д. И. Завалишин (и, разумеется, не он один) припомнит также комедии молодого Крылова, которые сочинялись ещё до басен и тогда же частично запрещались: «Ни один революционер не придумывал никогда злее и язвительнее сатиры на правительство. Всё и все были беспощадно осмеяны, начиная от главы государства до государственных учреждений и негласных советников».
Белинский же, один из подозреваемых в «неискренности», один из нелюбезных литераторов, заметит, что многие басни Крылова являются «маленькими комедийками».
Итак, было неясно, какого же Крылова хоронят? Официально-добродетельного или народно-насмешливого?
На похоронах Крылова — тень Пушкина, эхо 1837-го.
«Литературная дрянь» — отсюда рукой подать до разговора с Корфом (1848 г.) — где и покойному Пушкину досталось.
Поэт погиб. Но его по-прежнему любили и читали; осуждали и поучали.
Это было надёжным признаком бессмертия.
Заключение
В течение десяти последних лет — в Москве, Петербурге, Михайловском, во время странствий по России, за три болдинских осени — Пушкин закончил «Евгения Онегина», «Полтаву», «Домик в Коломне», «Медного всадника», «Анджело», «Маленькие трагедии», «Сказки», «Повести Белкина», «Путешествие в Арзрум», «Капитанскую дочку», «Историю Пугачёва».
Он сочинил более двухсот стихотворений, среди которых десятки шедевров.
Сверх того, осталось множество незавершённых стихов, напечатанных, написанных или начатых статей, очерков, исторических сочинений, дневниковых записей, автобиографической прозы, — не говоря о сочинениях других авторов, которые были ободрены, поощрены, стимулированы Пушкиным.
Пушкин выполнил взятый на себя обет — просвещать, облагораживать народ, страну своим творчеством. В историческом состязании с «властью роковой» — его победа!..
Он и не сомневался, что его стихи когда-нибудь пройдут «по всей Руси великой», но высшие творческие вершины, высшее счастье были достигнуты самой высокой ценой. И поэтому наряду с «Памятником» и другими сочинениями, где вся прожитая жизнь предстаёт как великий, благородный подвиг в стихах, прозе, письмах последних лет немало горьких откровений: