Женя Зеленин — высокий, в очках, с длинным острым носом. Очень весёлый, но весьма легкомысленный юноша. Хорошо играл на рояле.
Алёша Ярцев — цыганёнок с иссиня-чёрными глазами и такими же волосами. С ярко выраженными чертами лица и характера.
Вася Озяблов — просто «Зяблик». Невысокий, круглолицый, типичный мужичок и внешне и по хватке на работе. Очень улыбчивый, его все любили. Он очень привязался к семейству Ильиных и вскоре, с согласия Лидии Марьяновны, ушёл к ним совсем и стал очередным их приёмным сыном.
Кира Тихомирова — тихая, скромная маленькая поэтесса, совсем куколка.
Шура Иевлев — за недолгое пребывание в колонии очень мало себя проявил. Тихий. Очень стеснительный, славный.
Таля — бесцветное растение.
Фрося — типичная деревенская девушка, старше всех самых старших из нас на 4 года.
На первые же деньги, полученные из МОНО, удалось с помощью Ильиных закупить 15 кубометров берёзовых дров. Чтобы начать переезжать, надо было их перепилить на швырок, переколоть и основательно протопить по крайней мере кухню. Для этого в Ильино был выброшен десант в составе Серёжи Ушакова (далее получившего прозвище Белого, в отличие от Чёрного — Гершензона), меня и Аннушки, задача которой состояла в том, чтобы мыть полы и варить для нас картошку.
С Серёжей Белым я познакомился впервые. Это был круглолицый подросток с сильно развитыми скулами, нависающими надбровными дугами и маленьким подбородком. Он был простодушным парнем, уже прошедшим через колонию общины трезвенников и расставшимся с ней без особого огорчения. Ихний вождь «братец» Иван Колосков отпустил его с ревностью и раздражением. Он сильно отстал от меня в образовании, но физически был более развит, крепок и способен в работе. Во время пилки дров (пилой, конечно, занятой у Ильиных) из него так и сыпались случаи из жизни и разные наивные поговорки, так что мне было не скучно. Я тянулся за ним и потому работал до полного изнеможения. Когда руки уже не могли держать пилу, мы «для отдыха» принимались колоть дрова. Когда уставали колоть, брались перетаскивать дрова на кухню, забивая ими её чуть не на половину. Так мы проработали каждый день с утра до вечера всю неделю, хотя никто нас не подгонял и никто не задавал нам урока. Мы хотели перепилить все дрова, но их некуда было укладывать, а снаружи распиленные легче было уворовать, и мы треть оставили в брёвнах.[23]
Когда я вернулся домой, квартиру невозможно было узнать. Всё это время мама бегала по учреждениям, которые все подряд назывались тогда «комиссариатами», получала ордера, авансы и бланки, спорила, доказывала, убеждала… Ноги у неё были больные, разбитые и потёртые, комиссариаты помещались в разных концах города, и проходила она ежедневно километров по двадцать. Бэла и Женя получали со складов снаряжение и на наёмных подводах свозили его в наш «особняк». Передняя была заставлена препаршивыми железными кроватями, в моей комнате до потолка были сложены соломенные тюфяки, на них лежали бельевые котлы, лопаты, ватники и прочие «пожитки бледной нищеты». В МОНО предупредили, что сапог, тарелок и карандашей не дадут — нету у них. Маму это не смутило.
— Что ж, буду побираться по знакомым.
Материальные заботы причудливо перемежались с интеллектуальными и эстетическими. Так, Бэла, целыми днями грузившая сковороды, противни и ухваты, по вечерам садилась переписывать с нот либретто оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», которое предполагалось читать вслух в колонии. Мама, бродя по Сухаревке в тщетной надежде купить пилу, приобрела вместо неё «Сказки африканских народов», имея в виду впоследствии использовать их для кружка по истории братства. Одну женщину едва не приняли в сотрудницы единственно потому, что она обещала достать черенки роз. Всё это могло показаться чудачеством, но хорошо характеризовало основную установку мамы: как бы ни была физически тяжела жизнь, не забывать о приоритете пищи духовной.
Настал день переезда, 21 апреля.
С утра я с подошедшими Колей и Серёжей занялся упаковкой бесконечного имущества. Мама, Бэла и Женя разошлись по извозчичьим биржам нанимать ломовых. Они отказывались ехать так далеко, жаловались, что овёс теперь дорог, заламывали несуразные цены. Только к обеду сторговали троих по 50 тыс. Варвара Петровна для своих вещей наняла четверых. Заезжали к Серёже Маленькому за пианино, мама настаивала, что музыка должна быть с первого дня. Но пианино не лезло в двери. Принаняли каких-то красноармейцев, которые, наконец, выволокли его, оторвав кусок от двери и кусок от пианино.
23
Добавление Г.В.А. К этому времени Серёжа, по словам его матери Настасьи Николаевны, никогда не знал голода, а Даня сильно голодал уже около двух лет.