Вторник, 6 апреля
Мы заходили к обувщику, делающему сандалии, чтобы он выкроил из импалы самые мягкие подошвы для ног красивейшего ребенка, и чтобы подобрать ремешок, который удобно закрепит их на лодыжках; мы остановились на коже маленькой змейки, чьи глаза заменены двумя зерновидными камушками, но это был напрасный труд, ребенок ходил в новых сандалиях не более часа, потом он их снял и швырнул отряду нищих детей, фазу их сцапавших (по вечерам мы проверяли вечно перепачканные в земле ступни детей, мы соскребали корку, чтобы проверить, нет ли под ней ран). Потом мы зашли к бандажисту, чтобы перевязать затылок самого гадкого ребенка, из которого мы вытащили жало (длительное пребывание в земле не принесло ему ничего хорошего). Потом, прикрывая рты тюлем, процеживающим уличную охровую пыль, мы шли, сторонясь фанатиков, бродяг, мужчин в платьях, звездопоклонников, небожителей, хотевших продать нам пророчества, глиняные карты, звездные системы, усеянные по синему кобальту золотисто-желтыми точками, огненные камни; они дергали нас за руки и в ужасе отталкивали их, взглянув на ладони, под солнцем, стоящим в зените, наши ладони были зеркалами, отражающими величайшие потрясения, сокрушающие целые селения метеоры. Мы пересекли медину, чтобы скрыться от солнца и вернуться к нашим гамакам, к прохладной струе воды турецкого бассейна. Чтобы опередить сиесту, у человека в тюрбане были заготовлены влажные головные повязки с цветами апельсиновых деревьев, и на серебряном блюде лежали шарики из крупы, намоченные розовой водой, они немного пресные, но чудесным образом нас расслабляют, сразу же погружают в дрему. Человека в тюрбане больше не было, он посыпал тальком наши бабуши, потом исчез, может быть, он притаился в тени, положив руку на серебряный кинжал, разжигая огонь, чтобы отогнать диких животных (полотно шатра, защищающего нас от пустыни, слишком тонкое). Единственное, что его выдавало, это блеск более белых глаз или же слеза его единственной серьги из слоновой кости. Дети разделись и бросились в гамаки, закрутив их, завертев так, что стали лишь длинными веретенами смеющейся и содрогающейся плоти. Тогда пришел песочный человек, чтобы взять их, и я встал между ним и избранным мною ребенком. Некрасивый ребенок с белым затылком, забинтованным льном, был уже почти без сознания, но прошептал в начале своей лихорадки несколько бессвязных слов. Склонившись над ним, и тихо, сколь это было возможно (я не хотел, чтобы меня слышали за ширмой), я ему говорю: «Ты самый красивый ребенок земли», и он мне отвечает: «А ты самый красивый взрослый земли и грязи». Я уснул под ним, и его круглый живот стал моим волшебным покрывалом.
Среда, 7 апреля
В болезни ребенка наступила короткая передышка, мы даже думали, что лихорадка его оставила, опухоль на затылке чуть спала. Жара стояла еще слишком сильная, чтобы выходить из-под шатра, мы были пресыщены, человек в тюрбане больше не отзывался на зов, полотно, защищавшее нас от пустыни, оказалось зашитым снаружи, струя воды в бассейне не бежала. Но мы не боялись. Двое детей вычесывали друг у друга вшей. Я рисовал остатки еды, все эти хрупкие кости морских птиц. Взрослый писал письмо. Человек в тюрбане оставил на ковре бокалы с чистой водой, рядом куча смятого белья, окрашенного в полупрозрачный пурпур. Сидевшие на корточках дети поднялись, они рассматривали с пинцетом и лупой лобковых вшей и, еще вертящихся, раздирали их на части, топили во флаконах наших духов; мы подхватили эту заразу от сахарских лисиц. Вентиляторы уже не мешали нашему разговору; чтобы заменить батарейки, нам нужно было бросить белье в воду, оно расправлялось на поверхности, мы вытаскивали его в тот момент, когда, набрав слишком много воды, оно начинало тонуть, казалось, что солнце снаружи подожгло полог, хотя его и обрызгивал невольник, солнце облизывало его, покрывало все его части, искало во всех направлениях, во всех швах, как его одолеть, какую-нибудь прорезь, через которую оно могло проникнуть внутрь и настичь нас смертоносным лучом. Большое фисташковое дерево, защищавшее нас от него, ночью было повалено ураганом, как сказал человек в тюрбане, хотя мы вообще не слышали ветра, и, вероятно, можно было различить характерный след стали на древесных кольцах ствола, нам не пришло в голову посмотреть. Голый прелестный ребенок растянулся во весь рост. Взрослый взял последнее остававшееся у него белое белье и обернул, намочив, вокруг тела ребенка, но его кожа была такая горячая, что от прохладного белья пошел пар, оно сморщивалось, облегая ягодицы и ляжки ребенка, пар уже растворился в воздухе, когда ребенок испустил довольный вздох, один из этих вздохов неудержимого возбуждения, которые иногда будят и мучают меня по ночам. Взрослый подошел ко мне ближе; показывая на детей, находившихся неподалеку, он прошептал: «Я боюсь, что им скучно». Он предложил игру, но детские игры, всегда одни и те же, нас утомляли, диаболо, бирюльки, дротики. Рогатка могла порвать верх шатра. Нужно было придумать новую игру. Прелестный ребенок предложил играть в черного лиса, но мы не могли поднять каучуковый пол, который скрывали ковры, он был специально выстелен, чтобы препятствовать ночным вторжениям змей. Некрасивый ребенок предложил играть в обрезанный язык, но человек в тюрбане унес свою саблю. Я предложил играть в щекоталки, все обрадовались, но надо было установить очень четкие правила, чтобы игра не перешла во что-то еще. Обожаемый ребенок был сразу назначен первым для испытания: мы собрали остатки повязок, данных бандажистом, и сплели из них путы, главное, чтобы кисти его рук, ноги и промежность оставались открытыми, проще всего было привязать его к единственной в нашем лагере кровати, но какой-то шутник измазал ее перцем, и хмурый ребенок, который, вероятно, и был этим шутником, предложил, сложив ширму, сделать из нее тотем. Промежность и подмышки были доступны, но не ступни; чтобы до них добраться, нужно было немного приподнять ребенка более прочными путами и подпереть низ ширмы ступкой для пряностей. Так как мы больше не могли выходить из шатра, нужно было придумать инструменты: тросточка, уцелевшая после урока плавания, уже сыграла свою роль, мы решили собрать несколько пальмовых веток, покрывавших ковром маленький алтарь обожания, который возвел в своем закоулке человек в тюрбане, мы очистили и заточили их перочинными ножами. Хохотун был готов к пытке, но, как только пальмовые ветки приблизились к его деликатным местам, онемел, спрятав от нас притворством мельчайшие содрогания. Это было обескураживающе: невзрачный ребенок пошел искать большой освежитель наших сиест, защитника от солнечных ударов, механический веер из перьев. Но ничего не получалось, тело ребенка оставалось бесстрастно, было заметно лишь его равномерное дыхание, единственным волнением в неподвижности и тишине, которое можно было различить, было биение его синеватого пульса, стучавшего в венах. Наконец мы услышали потрескивающий шум толстого каната, разрезанного ножницами: человек в тюрбане вернулся с охоты, эбеновое дерево его мускулов в этот раз сверкало, пот впитал пыль, на порог бивуака он сложил выпотрошенных марсупилами[5]. Перед торжествующим ребенком, королем хихикающих притворщиков, мы все втроем рассказываем славному душегубу, словно Сфинксу, о нашей проблеме, которую он решает с помощью животного уравнения. Идеальным партнером оказывается тапир: длинным розовым языком, разматывающимся, словно серпантин, он сумел бы побороть суровость ребенка. Но среди кустов и высоких деревьев пустыни сложно поймать тапира.
5
Марсупилами - герой мультфильмов, вымышленное существо, напоминающее мартышку и ягуара одновременно.