Этого, однако, недостаточно, чтобы обосновать мнение, что Ульфельдт сознательно искажал картину. Мы можем прибавить к этому пример, как Ульфельдт по крайней мере один раз упустил возможность выразить свою признательность, если не благодарность, по отношению к одному конкретному русскому. Все три сочинения описывают, в какой опасности находилась жизнь Ульфельдта, когда в доме, где он жил, неожиданно вспыхнул пожар (это случилось по приезде в Пернау, 6 июня). Согласно сведениям “Дневника”, какой-то русский дворянин пришел со своими людьми из города на помощь и спас Ульфельдту жизнь[95]. И Ульфельдт, и священник хранят молчание по поводу этого обстоятельства.
С другой стороны, если верно мое предположение о том, что “Дневник” — источник, современный событиям и не подвергшийся влиянию последующей литературы, то из этого следует, что мрачная картина той части России, по которой проезжало посольство, и враждебность, с которой они были приняты, — все это отнюдь не было преувеличено Ульфельдтом, как полагают некоторые современные историки и, возможно, считали критики Ульфельдта его времени.
Необходимо напомнить, что, после того как посольство покинуло о. Сааремаа — последнее датское владение на их пути, — посланникам пришлось путешествовать через опустошенную Ливонию, которая все еще не могла оправиться после последнего наступления русских в 1577 г. и последовавших за ним контрнаступлений Швеции и Польши. Но и когда посольство выехало из зоны непосредственных боевых действий, условия не стали заметно лучше. Та часть России, через которую они ехали, была опустошена ничуть не меньше: они следовали тем же путем, которым перед ними прошелся Иван Грозный, пославший свои наводящие ужас банды на разграбление Клина, Твери, Торжка, Бронниц, Новгорода и Пскова. Теперь вдоль дороги брели массы воинов и пленных, что делало сложным или невозможным достать воду, еду, место для постоя и лошадей.
Жалобы Ульфельдта на тяжелые условия не были изобретены им в 1588 г., с тем чтобы оправдать свою неудачу в 1578 г. В этом отношении предпринятый нами сравнительный анализ трех произведений реабилитирует Ульфельдта. Но все равно очевидно, что Ульфельдт и его товарищи не проявили себя достойными противниками русским в придуманной Иваном Грозным оригинальной технике ведения переговоров[96].
Даже на той начальной стадии, на которой сейчас находится исследование и сравнительный анализ текстов, уже можно сделать некоторые важные выводы. Наиболее важным является факт, что Hodoeporicon Ruthenicum Якоба Ульфельдта — записки датчанина о России 1578 г., которые были известны и использовались исследователями в течение почти четырех столетий, — не единственное произведение, сохранившееся от того посольства. Два других сочинения дошли до нас в аутентичных рукописях. Одна из этих рукописей — Андреаса — вполне возможно, автограф. Другая — “Дневник” — вероятно является беловой копией, сделанной сразу же по возвращении посольства и переписанной профессиональным писцом Немецкой канцелярии с черновика, писавшегося во время путешествия. Автором “Дневника” был, скорее всего, русско-датский переводчик посольства Хенрик Олуфсен.
Из всех трех сочинений текст Ульфельдта появился на свет, вероятнее всего, самым последним. Текст отражает сложнейший процесс компиляторской работы, в нем есть заимствования и из записок Андреаса и по крайней мере еще из одного исторического труда — “Ливонской Апологии”, как он его называет (мы полагаем, что имеется в виду трактат Рюссова). Весьма вероятно, что при составлении Hodoeporicon Ульфельдт пользовался и еще одной очень популярной на западе книгой — “Житием Ивана Грозного” Пауля Одерборна (Paul Oderborn). Окончательно это может быть установлено лишь после тщательного сравнения обоих текстов, но, во всяком случае, в момент передачи своих записок в 1588 г. правительству Ульфельдт знал о существовании труда Одерборна и цитировал его[97]. Надо думать, что Ульфельдт создавал свои “Записки”, руководствуясь несколько иными мотивами, чем просто описание России, и именно эти намерения определяли делавшуюся им выборку из записок Андреаса.
Записки Андреаса представляют собой попытку создать ученый труд в традициях того времени, где его собственные записи и наблюдения перемешаны с информацией, почерпнутой из Герберштейна и, вероятно, также из Рюссова. Конечно, сочинение Андреаса представляло бы для нас больший интерес, если бы он меньше следовал своим писательским амбициям, а просто записывал бы все, что он узнал и увидел за время путешествия. В результате приходится путем тщательного анализа устанавливать, где у него собственные впечатления, где заимствования (в первую очередь из Герберштейна), а где смесь того и другого[98].
95
Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 3 об.;
96
Об этом см., например:
97
В своем “Кратком докладе”, переданном им вместе с основным текстом “Записок” правительству в 1588 г., Ульфельдт упоминает “недавно вышедшее” “Житие Ивана Грозного” Пауля Одерборна как доказательство жестокости Ивана Грозного (vt ex eius vita per Paulum Oderbornium, in lucem nuper edita dare conspicitur) // Rostgaards Samling № 48 2°. Л. 1. Ульфельдт мог иметь в виду и первое издание по латыни (loannis Basilides Magni Moscoviae Ducis vitae libri 3. Wittenberg, 1585) и первое немецкое издание (Goerlitz, 1588)
98
В отношении записок Андреаса существует вероятность, что он использовал еще одно историческое сочинение, до сих пор не идентифицированное. И Андреас, и Ульфельдт при проезде через Изборск на пути к Москве упоминают какую-то часовню, выстроенную в память русских, убитых при нападении ливонцев “сорок лет тому назад” (ante annos 40). Но в источниках невозможно найти упоминания подобной битвы, а исходя из знаний об этом историческом периоде, трудно представить себе, чтобы подобное сражение могло произойти в 1530 — 1540-е гг. Вряд ли это может быть какая-нибудь иная битва, чем знаменитая победа ливонцев у озера Смолино 13 сентября 1502 г. В таком случае этот факт показывает, что информация Андреаса, а вслед за ним и Ульфельдта, базируется на каком-то еще не выявленном сочинении, написанном или опубликованном в 1540-е гг. См.: