Оба эти путешествия заняли у нас не так уж много времени, и в тот же день, в пять часов пополудни, мы вернулись обратно в Шалон. Там нам сообщили, что на следующий день один пароход, более легкий, чем остальные, попытается добраться до Макона. Путешествие в карете настолько меня утомило, что, не имея ни малейшего представления о том, удастся ли мне попасть из Макона в Лион, я все же отдал предпочтение этому способу передвижения перед всеми остальными.
На следующий день, в полдень, мы были в Маконе, однако наемных карет там либо не было вовсе, либо в них не было свободных мест. И тогда — да избавит Господь от подобного обмана даже моего злейшего врага! — лодочники предложили доставить нас в Лион по воде, утверждая, что благодаря попутному ветру мы будем там через шесть часов. Поддавшись на эти обещания, мы отправились в путь: это красочное путешествие продолжалось целые сутки! Красоту берегов Соны чрезвычайно превозносят; не знаю, возможно, виновато предубеждение, ставшее следствием ужасной ночи, которую мне пришлось провести на ее водах, но на следующий день я мало был расположен к восторгам. Что касается меня, то я отдаю предпочтение берегам Луары, и уж, во всяком случае, ничуть не меньше мне нравятся берега Сены.
Наконец, за излучиной реки, в одиннадцать часов утра, перед нами вдруг предстал соперник Парижа, восседающий на холме, словно на троне, с челом, украшенным двойной короной: античной и современной, облаченный в богатые одежды из кашемира, бархата и шелка, — Лион, вице-король Франции, чресла которого опоясывают две реки, причем один из концов этого кушака свисает через Дофине и Прованс до самого моря.
Речные ворота Лиона, через которые нам предстояло попасть в город, являют собой одновременно грандиозное и живописное зрелище: городу предшествует остров Барб, который выступает впереди, словно фрейлина, возвещающая о появлении королевы; расположенный на середине реки, этот прелестный островок служит местом воскресных прогулок щеголей из предместья.
Позади него высится, вплотную придвинувшись к городу и словно защищая его, скала Пьер-Сиз[5], на вершине которой некогда стоял замок, служивший государственной тюрьмой. Во времена волнений Лиги в эту тюрьму после неудачной попытки захватить город был заключен герцог Немурский; затем его место заняли герцог Лодови-ко Сфорца, получивший прозвище Моро, так как герб его украшало тутовое дерево, и его брат — кардинал Асканио; их сменил один из протестантских вождей, герой гражданской войны барон дез'Адре; и наконец, там дожидались казни де Ту и Сен-Мар, два страдальца, обреченные на смерть: один ненавистью, а другой — политикой кардинала Ришелье и вышедшие оттуда лишь для того, чтобы отправиться на площадь Терро и отдать там себя в руки неумелого палача, обезглавившего их только с пятого раза.
Молодому лионскому скульптору, г-ну Лежандру-Эра-лю, пришла в голову мысль обтесать эту огромную скалу, придав ей форму гигантского льва, изображенного на гербе города; он собирался посвятить этой работе пять или шесть лет жизни; но, похоже, власти города, к которым он обратился с этим предложением, не пожелали на него откликнуться. Уже в наши дни осуществить это намерение довольно сложно, а в дальнейшем станет просто невозможно, ибо Пьер-Сиз служит карьером всему городу, берущему здесь камень для своих мостов, театров и дворцов, и вскоре он будет больше похож не на льва, а на его пещеру
Едва вы минуете Пьер-Сиз, как перед вашим взором предстанет еще одна скала, с которой связаны более приятные воспоминания; ее венчает не государственная тюрьма, а статуя человека с мошной в руке. Этот памятник благодарные жители Лиона воздвигли в 1716 году в честь Иоганна Клебергера, по прозвищу Добрый Немец, который ежегодно раздавал часть собственных доходов бедным девушкам своего квартала. Нынешняя статуя была установлена 24 июня 1820 года, после того как жители Бур-Нёфа провезли ее под звуки барабанов и труб по всему городу. Новый памятник пришлось установить потому, что прежний пришел в негодность. Однако, когда я проезжал через Лион, у Человека со скалы уже не было головы, чем яростно возмущались девушки на выданье, утверждавшие, что это повреждение бросается им в глаза.
Еще через триста шагов вы окажетесь у подножия холма, служившего колыбелью Лиону-младенцу. Город этот был так незначителен во времена покорения Галлии, что Цезарь прошел рядом с ним, не разглядев его и не дав ему имени; однако он остановился на том холме, где теперь находится Фурвьер, расположил на нем свои легионы и окружил свой временный лагерь рубежом такой глубины, что пыль прошедших затем девятнадцати веков не смогла засыпать полностью рвы, вырытые острием его меча.
Через какое-то время после смерти этого завоевателя, покорившего триста народов и подчинившего своей власти три миллиона человек, Луций, один из его сподвижников, сопровождаемый несколькими солдатами, которые остались верны памяти своего полководца, и отыскивавший место, где можно было основать колонию, обнаружил у места слияния Роны и Соны довольно значительное число обосновавшихся там жителей Вьенна: будучи оттеснены аллоброгами, спустившимися со своих гор, они поставили свои шатры на этой узкой полосе земли, естественным образом укрепленной громадными рвами, которые были вырыты рукою Господа и до краев заполнены водами реки и ее притока. Изгнанники заключили договор о союзе с побежденными и вскоре словно из-под земли выросли стены города, названного Луциев Дунум[6] и через короткое время ставшего цитаделью Галлии и центром, который связывал четыре большие дороги, проложенные Агриппой и доныне пересекающие современную Францию от Альп до Рейна и от Средиземного моря до океана.
Тогда шестьдесят городов Галлии признали Луциев Ду-нум своим владыкой и на общие средства воздвигли храм, посвященный Августу, которого они признали своим богом.
Во времена Калигулы этот храм изменил свое предназначение, или, вернее, изменилось совершавшееся в нем богослужение: он стал местом заседаний академии, одно из установлений которой дает полное представление о нраве основавшего ее императора-безумца. Это установление гласило, что тот из академических соискателей, кто подаст худшую работу, должен будет полностью стереть ее собственным языком или же, если это ему покажется предпочтительнее, будет сброшен в Рону.
Луциев Дунум не насчитывал еще и века, при том что недавно возникший город уже состязался в великолепии с греческой Массалией и римским Нарбоном, как вдруг пожар, причиной которого сочли небесный огонь, обратил его в пепел, «причем столь быстро, — сообщает Сенека в своем немногословном описании этого грандиозного пожара, — что между огромным городом и городом уничтоженным пролегла только одна ночь».
Траян проникся жалостью к городу, и под его могущественным покровительством Луциев Дунум начал возрождаться из пепла; вскоре на возвышавшемся над ним холме поднялось великолепное здание, предназначенное для торговли. Как только оно открылось, бретонцы поспешили привезти туда свои щиты, раскрашенные в разные цвета, иберийцы — свое стальное оружие, которое лишь они одни умели закалять. В то же время Коринф и Афины послали туда через Марсель свои картины, написанные на дереве, резные камни и бронзовые изваяния; Африка — своих львов и тигров, алчущих крови в амфитеатрах; Персия — коней, столь быстроногих, что они оспаривали славу нумидийских скакунов, «матери которых, — по словам Геродота, — были оплодотворены дуновением ветра».
Здание это, рухнувшее в 840 году нашей эры, авторы девятого века называли Форум-Ветус, а пятнадцатого — Фор-Вьель. Это составное слово современные сочинители переиначили на Фурвьер, и такое название вплоть до наших дней носит холм, на котором было построено упомянутое сооружение.
5
Petra-Scissa*, названная так потому, что она была разрезана по приказу Агриппы, когда он прокладывал свои четыре военные дороги, первая из которых проходила через Виваре и Севенны и вела к Пиренеям, вторая вела к Рейну, третья — через Бовези и Пикардию — к океану, а четвертая — в Нарбонскую Галлию, доходя почти до самых окрестностей Марселя.
6
Сокращенно Лукдунум, а искаженно — Лугдунум, откуда и происходит название Лион.