Но беспокойство, конечно, не прошло. Были для тревоги и другие поводы. И на обратном пути в Геттинген он остановился у Паули в Гамбурге. А тот устроил ему дружеский прием с отменным угощением и такой же критикой. Еще яснее стало, что набросок новой механики требовал работы и работы.
Весь июнь и начало июля ушли на эту работу. И дома Гейзенбергу снова пришлось побороться с искушением «бросить в огонь» (за отсутствием скалы) никак не дозревающую статью. 9 июля он послал все написанное к Паули, как посылают к черту то, что мучит и не отпускает. Критическая манера Паули вполне заменяла огонь и скалу.
Гейзенберг. Право, я не мог бы сосчитать, как часто он выговаривал мне: «Ты совершеннейший балда» — или что-нибудь в этаком роде… И, знаете ли, это очень помогало. И мы всегда оставались добрыми друзьями. И никогда не возражали против взаимной критической хулы.
Итак, не в руки учителей — Макса Борна и Нильса Бора, — а на дружеский суд приятеля отправил Гейзенберг свою не совсем оконченную статью, которой предстояло стать такой памятной. Потом, в другой связи, он говорил историку, что Борну — в духе геттингенской школы — всегда хотелось изощренной математической строгости, а Бору — в духе копенгагенской школы — глубинной физической обоснованности. В те дни его могло страшить и то и другое. Не в этом ли все дело?
…Когда Бор и Паули на вилле Маунт Пенсада приостановились в своей изустной летописи на этом рубеже, Паули рассказал, как Гейзенберг нервно попросил его вернуть рукопись через два-три дня. Он спешил в Кембридж с какими-то лекциями и хотел до отъезда либо закончить статью, либо уничтожить. Суд Паули был великодушным и приговор оправдательным, хотя он не во всем был согласен с другом. «Есть в атомном мире гораздо больше наблюдаемых вещей, чем это снилось гейзенберговской философии», — так впоследствии выразил его точку зрения теоретик Розенфельд.
Но Паули воодушевило впервые осуществленное стремление пойти в теорию микромира на разрыв с классическим описанием движения. Совсем недавно — в мае — он написал в одном письме: «…я жалею, что не сделался комиком в кино или кем-нибудь в этом роде, лишь бы никогда и ничего не слышать больше о физике». А теперь эта зависть к участи комика сразу исчезла, и вскоре он оповестил того же корреспондента: «Механика Гейзенберга вернула мне радость жизни и надежду!»
А Гейзенберг уезжал в Кембридж тоже воодушевленный — из-за признания Паули. Перед отъездом он отважился наконец вручить свою работу Максу Борну, сказав на всякий случай: «Ладно, делайте с нею все, что сочтете нужным». Это его подлинные слова, и они означали: в корзину так в корзину, в печать так в печать. Но молодая улыбка сквозь усталость несмело просила: лучше все же в печать…
Однако даже теперь, уже доверившись геттингенскому учителю, Бору он копии не послал. Так хоть бы завернуть ему по дороге на денек в Копенгаген! Это представляется столь естественным, что в 1963 году, уточняя с Гейзенбергом события почти сорокалетней давности и прекрасно зная его тогдашний маршрут, историк Томас Кун непроизвольно оговорился: «…и вы немедленно отправились в Копенгаген…» Но Гейзенберг его поправил: «В Англию…»
Там, в Кавендишской лаборатории, он познакомил со своим построением теоретика Ральфа Фаулера — зятя Резерфорда и друга Бора. А потом — 28 июля — Фаулер привел его в Клуб Капицы, где он сделал для участников этого научного содружества вполне серьезный доклад на шутливую тему — «Спектральная зоология и зеемановская ботаника». И молодые кембриджцы, устроившись по традиции на полу вокруг камина, одними из первых внимали гейзенберговскому наброску квантовой механики[2].
А потом он отправился отдыхать. Кажется, в Финляндию. И на сей раз в Данию он не поспешил.
Голос Паули. Тебя это не удивляет, Нильс?
Голос Бора. Пожалуй, я могу его понять…
И он вправе был заметить, что всякое открытие — не только радость, но и бремя. А бремя квантовых открытий тяжелее любых других: их надо охранять от разрушительной мощи собственной и чужой привычной логики. Он мог добавить, что ему ясно представляется состояние Гейзенберга. Тот и в Кембридж приехал уже вымотанным до конца. Фаулер рассказывал, как поселил его у себя, а сам должен был уехать в Лондон и потому оставил гостя на попечении служанки, и вот… Гейзенберг так передавал случившееся:
2
Историк Макс Джеммер уверяет, что Гейзенберг рассказывал в Клубе Капицы только о старой квантовой теории. Но это противоречит тому, что сам Гейзенберг говорил в 7-м интервью Томасу Куну (22 февраля 1963 года): «…меня попросили рассказать о моей новой работе, и я растолковывал ее во всех деталях»…