Несмотря на постоянные смены псевдонимов и квартир, Коба на этот раз не смог увернуться от полицейских ищеек. Он был арестован во время очередной сходки и помещён в тюрьму. Ему пришлось быстро осваивать правила тюремного существования, и эта наука впоследствии была широко использована им при организации советского ГУЛага.
Как правило, политических заключённых помещали отдельно от уголовников, видимо, опасаясь распространения революционной пропаганды. Но Сталин с первых же дней и в последующих ссылках явно предпочитал сближаться с ворами и бандитами. «Среди интеллигентов слишком много шпиков», — объяснял он.[136] Скорее всего, причина была другая. Над образованными людьми доминировать было труднее. А подчинять других своей воле было с юности любимым занятием Кобы, страдавшего от многих комплексов.
Связь между камерами осуществлялась при помощи специального «тюремного телеграфа» — перестукивания с использованием примитивной «морзянки». Если камеры находились на разных этажах, пакетик с посланием можно было спустить на шнуре через решётку открытого окна. Получатель прочитывал его, писал ответ и отправлял его тем же способом обратно.[137]
Сокамерники вспоминали, что в заключении Коба сохранял абсолютное спокойствие. Ничто не могла заставить его выйти из себя, потерять самообладание. Так же нельзя было представить его расхохотавшимся или, тем более, — плачущим.
Во время прогулок во дворе можно было не только обмениваться новостями, но и передавать распоряжения на волю через тех, кому предстояло скорое освобождение. Разрешались визиты родных (мать Сосо дважды навестила его), и это тоже использовалось как ниточка связи. Коба мог из камеры руководить ячейками в других городах наподобие того, как это делает мафиозный босс в сегодняшней Америке.
Он строго соблюдал собственный распорядок дня в тюрьме. После утренней разминки приступал к чтению и изучению языков. Камера стала для него настоящим университетом. Потом общался с теми, кто признавал его лидерство, рекомендовал им чтение по истории и экономике. Однажды заключённый из соседней камеры спросил его о «Коммунистическом манифесте». Зарешеченные окошки в дверях были открыты для вентиляции, и Коба стал читать манифест вслух. Вдруг в коридоре раздались шаги. Сталин замолчал. Подошедший надзиратель негромко сказал:
— Зачем замолчал, дорогой? Читай дальше.[138]
Правила содержания в царских тюрьмах допускали многие вольности, о которых и мечтать не могли бы узники тюрем в СССР. Разрешалось получать газеты и журналы, устраивать лекции и семинары. Прибытие новых заключённых и выход на волю сопровождались хоровым исполнением «марсельезы» и размахиванием красными флагами. Сталин несколько раз организовал групповое фотографирование сокамерников. Когда комендант тюрьмы в Кутаиси попытался ужесточить правила, вся тюрьма, по сигналу Кобы-Сосо, начала колотить металличечскими мисками по железным дверям с такой силой, что грохот вырывался на улицу. Коменданту пришлось уступить.[139]
Ссылки на Север и в Сибирь давали ещё больше возможностей для всяческих видов неподчинения. По правилам, ссыльные должны были арендовать жильё у местных крестьян, и для этого им выплачивалась определённая сумма. Также разрешалось получать по почте письма, деньги и посылки с одеждой и продовольствием. Деньги можно было использовать для подкупа местной полиции, для найма помощников для побега. Сталин убегал из ссылок шесть или семь раз и потом, под вымышленными именами и с поддельными докумантами, путешествовал по стране и даже уезжал за границу.[140]
Историки и биографы Сталина много внимания уделили обвинениям в сотрудничестве с охранным отделением, которыми его осыпали многие соратники. Лёгкость и частота побегов, мягкие приговоры суда, наглое проживание беглого ссыльного в столицах, тайные пересечения границы — всё это выглядит подорзрительно. Однако при этом забывают, что притвориться добровольным осведомителем — обычный и широко распространённый приём любой организованной преступности. В случае провала и ареста подсудимый сможет заявить, что действовал по заданию стражей закона. Следователям очень нелегко оценить меру подлинности информации, получаемой от агента. В верхнем эшелоне партии большевиков орудовал высокооплачиваемый двойной агент Малиновский. Когда его разоблачили, он уверял, что сам Ленин знал о его двойной роли и санкционировал её, ибо она давала возможность дезинформировать охранку, пусть даже ценой арестов не очень важных членов партии.[141]
137