Отдав общее приветствие, Ванзаров заходит за простыню. На снегу распластано тело в белых подштанниках и сорочке. Торчат голые пятки. Руки свободно раскинуты. На вид — нет и тридцати. Длинные волосы сбились в клочья. Гладкое, ухоженное лицо.
— Что здесь исключительного? — спрашивает Ванзаров.
Пристав подает синюю книжицу с золотым орлом. Из дипломатического паспорта следует, что жертва — не какой-нибудь пьяница, что неудачно заснул на льду, а секретарь американской миссии мистер Санже. Со всеми вытекающими последствиями для мировой политики.
Паспорт ныряет в глубокий карман ванзаровского пальто.
— Эдакая коллизия вышла, — говорит пристав, намекая на возможные осложнения в российско-американских отношениях.
— Лично за паспортом в прорубь ныряли?
— Случай помог, — отвечает он с невольным сожалением, дескать, не было бы печали. — Прорубь подморозило, лед тонкий, прозрачный, вот документ и уцелел.
— Повезло нам, пристав. Будьте любезны вызвать медицинскую карету. Тело к себе в участок доставите. Вызовите Лебедева, скажите: я попросил. И не морозьте людей, отпустите греться.
Щипачев козыряет и бежит исполнять.
Ванзаров обходит вокруг тела, разглядывая снег. Наклоняется, чтобы рассмотреть лицо жертвы, аккуратно приподнимает руку, возвращает на снег. Приглядывается к побелевшим пальцам. Снова обходит кругом, удаляясь и возвращаясь к телу хитрой змейкой. Танец знаменитости полицейские наблюдают пристально, забыв о морозе. Со стороны не понять, что он делает. А по лицу, совершенно непроницаемому, не угадать, о чем думает. Загадочная личность. Чем и притягателен.
Ванзаров подзывает фотографа полицейского резерва, смерзшегося с деревянной треногой. Указывает, откуда снимать. Зажмуривается при вспышке магния, отчего усы комично машут хвостиками.
У набережной появляется санитарная карета. Одиноких прохожих отгоняют городовые. Ванзаров подходит и тихо спрашивает о чем-то участкового доктора. Помедлив, Борн неохотно соглашается.
— Господа, протокол осмотра составлен. Не мучьте себя, отправляйтесь в участок. Оттого, что мерзнем все вместе, дело не раскроется, — строго говорит Ванзаров.
Полицейские соглашаются с видимым облегчением.
На льду остается двое городовых, пристав и сам Ванзаров. Ветер играет простыней, как флагом капитуляции.
Оцепление прорывает невысокий, сухощавый мужчина с тонкими чертами лица и заостренным, прямым носом, про который физиономист непременно скажет: «Выдает прямой и цельный характер». Господин носит тонкие усики. Несмотря на мороз, шарф не повязал, идеально-белый воротничок рубахи плотно стянут галстуком черного шелка. Пальто распахнуто всем ветрам. Щуплая фигурка кажется былинкой на снежном просторе, пока одолевает десяток саженей до белого полотнища. Пристав тщательно отдает ему честь:
— Здравия желаю, господин Джуранский!
Ротмистр машинально подносит руку к шляпе, вовремя спохватывается, сухо кивает и просит прощения за опоздание. Извинения его обрывают и отдают срочные поручения.
Во-первых, снарядить филера Курочкина на розыски тех, кто снял с жертвы всю одежду. Ванзаров описывает злодеев так, словно видел лично. Ротмистр привык к магическим способностям своего начальника, каковых лишен начисто. И все-таки подробности приводят в смущение Мечислава Николаевича. Что поделать: служба в кавалерии оставляет неизгладимый след в мозгах. Джуранский носит кличку Железный Ротмистр, заработанную стальным кулаком бывшего кавалериста, но более характером: честным, трудолюбивым и упрямым до изумления. За что негласно числится лучшим помощником Ванзарова.
— Уже свидетелей успели допросить? — спрашивает он.
— Вот мои свидетели, — Ванзаров указывает на снег. — У вас перед глазами. Вокруг тела и вон там, в двух шагах. Следы замечаете?
Джуранский озирается напряженно и пристально. То же самое незаметно делает Щипачев. Ничего не обнаружив, ротмистр смущенно выпускает горячий пар, не хуже боевого коня:
— Затоптано все. Трудно разобрать…
— Тогда поверьте на слово.
— Слушаюсь!
— Слушаться — хорошо, а уметь думать — лучше, ротмистр.
— Так точно…
— Ладно, к делу… Поручаю вам, Мечислав Николаевич, почетную, можно сказать, дипломатическую миссию. Знаете, где американское посольство?
— На Фурштадтской улице.
— С вашим ходом минут за пятнадцать успеете. Как прибудете, так прямо с порога и обрадуйте: ваш секретарь господин Санже найден мертвым. С утра пораньше такая новость должна произвести бодрящее впечатление.
— Есть… А дальше?
— Когда посол придет в себя после радостного известия, вежливо, именно вежливо, ротмистр, попросите не поднимать скандал на все Министерство иностранных дел, а обратиться за разъяснениями ко мне. Если чин для них маловат — тогда к начальнику сыскной полиции, нашему добрейшему Филиппову. Хотя просьбу эту они, конечно, не выполнят.
— Почему же? — спрашивает ротмистр.
— Служба у дипломатов скучная, делать нечего, только плести интриги, — говорит Ванзаров. — А тут отличный повод скандал закатить. Все-таки развлечение. Такой шанс они не упустят.
Пристав сурово нахмурился. Джуранский, прихваченный речным ветерком, разрумянился, как барышня. Только Ванзаров, стряхнув ледышки с усов, смотрел на белеющее тело, будто знает о нем что-то важное.
Не думал, что вернусь к тем событиям. Однако сейчас, спустя много лет, когда их участников или тех, кто был о них осведомлен, давно уже нет, а мне осталось немного, настало время вспомнить все. Вспомнить для потомков. Тем более что записки эти увидят свет, когда меня не станет. Такова моя воля. Наследникам моим поручаю передать их господину Гривцову, в свое время доставившему мне столько хлопот своим беспокойным любопытством. Ему же разрешается поступить с моими записками и прочими документами по этому делу по своему усмотрению. Буду рад, если он найдет в них нечто для себя полезное.
Хочу вспомнить добрым словом штабс-ротмистра Особого отдела полиции, моего лучшего сотрудника Юрия Жбачинского. Он знал свое дело и считал, что работа с агентом должна напоминать игру. Он не жалел ни сил, был изобретателен и удачлив, и ни один агент его не был разоблачен. А ведь они имели дело не с уголовниками, а с террористами-революционерами.
Политический сыск для Жбачинского был не просто службой. Он боролся с врагами империи с такой страстью, на какую вообще способен офицер секретной полиции за скромное жалованье в полторы тысячи годовых.
В тот день Юрий Тимофеевич шел на свидание с малозначительным агентом Совкой с крайней неохотой. Агент новый, задание у него первое, что-то вроде учебного боя. Жбачинскому хотелось как можно скорее получить отчет и сразу направиться на прием Департамента полиции в ресторане «Донон». Штабс-ротмистр настолько несерьезно относился к Совке, что позволил себе опоздать на четверть часа, согреваясь коньяком в «Cafe de Paris» [8].
Когда же явился он в квартиру на Крюковом канале, которую снял для секретных встреч, Совка задернула шторы и включила электрический свет. Не снимая пальто, Жбачинский прошел в гостиную с большим круглым столом:
— Прошу прощения, срочное совещание.
Девушка не ответила.
— Ну-с, что у нас нового за прошедшие двадцать три дня?
Жбачинский всегда точно помнил, когда состоялась последняя встреча.
Он сразу заметил встревоженный вид агента, хотя искренне считал, что любой женщине бледность к лицу. Жбачинский не позволял себе смешивать работу и личные пристрастия.
Совка молчала.
Штабс-ротмистру захотелось кончить ненужную встречу.
— Голубушка, если у вас нет новостей, не беспокойтесь. Поработайте еще месяцок, а если ничего не накопаете, мы для вас что-нибудь придумаем.
7
Отдельная секретная политическая полиция в составе Минис-терства внутренних дел, если кто не знает.