„Ну почему, — огорченно думал Финн, глядя на коня, — почему я не могу помахать хвостом, чтобы отогнать мух?” А потом он размышлял, что корова даже чихает с достоинством, а овце очень идет робость.
Он бранился с галками и пытался пересвистеть дрозда, искренне удивляясь, что сам он, в отличие от птицы, устает свистеть.
А еще были мухи, за которыми можно наблюдать; и клубящиеся тучами мелкие мошки с блестящими на солнце крыльями; и осы, юркие, как кошки, кусачие, как собаки, и стремительные, как молнии. Мальчику было очень жалко пауков, по несчастью поймавших такую осу.
Вокруг было очень много всего, за чем можно было наблюдать, чтобы запоминать и сравнивать, но самыми важными в мире Финна, несомненно, были две его стражницы. Еще бы: мухи сменяются каждую секунду; по птице не определишь, живет она здесь или всего лишь гостья; все овцы похожи друг на друга, как сестры… А друидессы были столь же неизменны, сколь и их дом.
Глава 2
Финн не знал, были ли его опекунши добры или, наоборот, чрезмерно строги. Они просто были. Одни и те же руки поднимали его, когда он падал, и шлепали до синяков.
„Не вздумай падать в колодец”, — говорила одна из жриц.
„Не лезь босыми ногами в чертополох”, — добавляла другая.
Но он все равно падал и лез, и отмечал для себя, что в колодце всего лишь мокро, а чертополоху можно дать сдачи, скосив его палкой под корень.
Ни в колодцах, ни в чертополохе не было ничего особенного, но женщины их почему-то боялись. И Финну приходилось их успокаивать, объясняя все это.
А еще они думали, что Финн не умеет лазать по деревьям!
„На следующей неделе, — в конце концов уступали они, — ты можешь попробовать влезть вот на это дерево”.
„Следующая неделя” казалась Финну бесконечно далекой. Да и дерево, на которое уже однажды влез, становится совершенно неинтересным — ведь рядом есть другие, еще выше. И даже такие, на которые почти невозможно забраться, с густой огромной тенью внизу и бездной солнечного света наверху, со стволами, вокруг которых надо очень долго идти, и верхушками, которые невозможно разглядеть!
А как было здорово стоять на толстой, мягко пружинящей ветке, смотреть на густые кроны, а потом нырять в них! Какое чудесное одиночество скрывали верхушки деревьев! Внизу — листья, целая бездна листьев все возможных оттенков зелени, и наверху — тоже листья, от салатных до почти черных, и все это постоянно движется, перешептывается, шелестит в вечной тишине, которую можно слушать и смотреть.
Когда Финну было шесть лет, его мать, длинноволосая красавица Муирне, решила навестить своего сына. Она пришла тайно, боясь сыновей Морны, и долго петляла по лесу, прежде чем вышла к порогу избушки, в которой жил Финн. Ее отпрыск лежал в колыбели, стискивая в кулачках остатки сна.
Финн проснулся, услышав одним ухом необычный голос, и приоткрыл один глаз. Мать взяла его на руки, поцеловала и запела колыбельную.
Смею вас заверить, что Финн, открыв один свой глаз, не закрывал его до последнего, а ухо его внимало колыбельной до тех пор, пока ее звуки не стали совсем тихими и не усыпили его. Так малыш заснул на ласковых руках своей матери, заснул с радостной мыслью в своей белобрысой головке.
Здесь была мама! Родная мама!
Но, проснувшись, он не нашел ее — она ушла. Ушла одна тайными лесными тропами, в страхе перед сынами Морны обходя обжитые места, к своему господину в Керри.
Может быть, она боялась клана Морна только потому, что любила сына.
Глава 3
Женщины-друиды, воспитавшие Финна, приходились родней его отцу. Бовалл была сестрой Уайла и, следовательно, тетушкой нашего героя. Такого родства с кланом мак Байшкне[5] было достаточно, чтобы скрываться в лесу с сыном Уайла и жить — а они, должно быть, так и жили — в постоянном страхе.
Каких только историй про клан Морна не рассказывали Финну его няньки! И о самом Морне, широкоплечем, свирепом и жестоком уроженце Коннахта. И о его сыне — могучем Голле мак Морна, улыбающемся даже в самые мрачные моменты и громко смеющемся, когда все прочие думают лишь о спасении собственной жизни. И о брате Голла — о Конане Маэл мак Морна, сердитом, как барсук, бородатом, как кабан, плешивом, как ворона, и способном нанести собеседнику десяток оскорблений, прежде чем тот успеет открыть рот. Конан входил в двери, не обращая внимания, закрыты они или нет, и оскорблял людей, не обращая внимания на их намерения. Говорили они и про Гарру Дув мак Морна, и про свирепого Арта Ог, которые заботились о себе так же мало, как и о других, а Гарра даже заслужил в своем клане прозвище Грубиян мак Морна, и о других жителях Коннахта, столь неподходящих своему благодатному краю.