Господи, прости за невольное упоминание имени твоего, — мысленно перекрестился кардинал.
Пока в остальном все складывается успешно.
Уже в первый год самостоятельного царствования Людовика XIII его удалось убедить в правильности политики его, Ришелье, а не преданного клеврета королевы-матери канцлера де Марсильяка. Каких колоссальных усилий стоило кардиналу повести за собой Королевский совет, это стадо баранов, озабоченных лишь соображениями личной выгоды и надеждами на будущие привилегии. Сколько красноречия он потратил, убеждая Людовика следовать политике его великого отца короля Генриха IV: противостоять испанским и австрийским Габсбургам в любой точке Европы любыми способами, не давать им сомкнуть железные объятия вокруг Франции, особенно на территории Италии, разорванной на лоскутные государства и княжества! Короля он убедил, а вот его мать, давнюю противницу Генриха, сломать не сумел…[9] Некоторые сомнения у кардинала вызывала лишь кандидатура маршала д'Эстре: старый вояка получил свой маршальский жезл на поле боя, был смел, прям и, что греха таить, не блистал умом, во всяком случае, не был изощрен в дворцовых интригах. Предстоящая же ему сейчас миссия требовала, в первую очередь, хитрости, изворотливости и умения обходить острые углы. Но маршала выбрал король, и с этим ничего нельзя было поделать…
Мысли кардинала вновь вернулись к Марии Медичи. С той поры, как она стала регентом при малолетнем короле, в ней, неожиданно для Ришелье, проявились новые для него малоприятные черты характера: упрямство, несговорчивость, нетерпимость к чужому мнению. Их беседы неизменно стали перерастать в дискуссии, жестокие споры и вечное противостояние.
Постепенно, втянутая в борьбу с Ришелье, королева-мать стала его заклятым врагом. Когда Людовик лежал больным и, по мнению врачей, был недалек от последнего порога, две королевы, старая и молодая, две курицы, неспособные видеть дальше своего носа и думающие лишь о том, как сохранить свое положение и свою власть, вырвали у больного короля обещание отправить его, кардинала, в отставку. К счастью, выздоровев, король одумался. Он был вовсе не так глуп, как рисовали его политические противники, и отлично понимал, что сила Франции в национальном, а не религиозном единстве. И паписты-католики, и гугеноты-протестанты прежде всего оставались французами. Это приобрело особый вес, когда в Европе заполыхала война. (Впоследствии она будет названа Тридцатилетней, поскольку длилась тридцать лет, с 1618 по 1648 г.г.). Она началась, как религиозная. Немецкие католические князья схватились с немецкими протестантскими князьями. Католических князей поддерживали испанские и их дальние родственники австрийские Габсбурги, а также Польша. За протестантов были Англия, Швеция, Дания, и главным образом, Нидерланды, уже целый век сражающиеся с Испанией за свою независимость. Даже далекая и загадочная греко-католическая Московия, обеспокоенная нарастанием военного могущества своего вечного соперника и противника Польши, втянулась в борьбу против Габсбургов. Идеи кардинала нашли понимание у московского патриарха Филарета, поскольку союз Польши с габсбургской Австрией представлял для Москвы реальную угрозу. Таким образом, кардинала беспокоила Австрия, а патриарха Филарета — Польша. Именно это обстоятельство и явилось поводом для возникновения их негласного союза.
Пока Франции, благодаря ему, Ришелье, удавалось сохранять нейтралитет. Она находилась в выгодном положении, ибо среди французов были и католики, и протестанты, что давало ей возможность в любой момент присоединиться к одной из воюющих сторон, бросив на весы всю свою немалую мощь. Все понимали, что тот лагерь, к которому примкнет Франция, безусловно выиграет.
9
Королева Мария Медичи после гибели своего мужа Генриха IV в 1610 году стала регентшей при малолетнем сыне Людовике УШ и резко сменила политику покойного мужа в отношении Испании: начала сближение с ней, зачастую невыгодное для Франции, аргументируя это тем, что католическая Испания гораздо ближе католическому большинству Франции.