Такой контроль, по-видимому, получил развитие в двадцатые и тридцатые годы, хотя надежными цифрами мы не располагаем. Накануне Первой мировой войны на всю Российскую империю было сорок девять человек, которые занимались перлюстрацией писем, в 1924 году их количество было вдвое больше{98}.[27] Но этого по-прежнему очень мало. Одиннадцать московских цензоров в 1924 году явно не справлялись с объемом работы. В дальнейшем ситуация, похоже, улучшилась[28]. Доклад отдела информации ОГПУ о письмах кулаков, высланных на Север в 1930 году, свидетельствует, что между 20 июня и 1 июля 1930 года эти службы просмотрели 16 790 писем{99}. Цензор, работавший в Чите в конце 1940-х годов, называет цифру 70 человек и считает, что обрабатывалось около десятой части всей переписки{100}. Однако в 1920-е годы деятельность ОПК остается фрагментарной и не очень внятной.
Активная разведка
Перед сотрудниками ОГПУ, во всяком случае на местном уровне, ставилась задача быть, по выражению Мартина Лациса, руководителя украинской ЧК, «глазами и ушами режима»{101}. Однако их количество было ограничено, и им приходилось прибегать как к услугам постоянных секретных сотрудников, чаще обозначавшимся при помощи сокращения «сексот», так и менее регулярных «осведомителей». Об этой сети сотрудников, организованной секретной полицией «с первых дней ее существования»{102}, мало что известно: сведения из первых рук крайне отрывочны. В то же время представления о постоянной слежке прочно сидят в головах россиян и советских людей: мемуары переполнены историями о страхе перед слежкой или об уверенности, что кто-то ведет за тобой наблюдение.
В противоположность бывшей ГДР, в России не было «революции архивов»{103}: имена сотрудничавших с полицией, их количество и роль остаются хорошо охраняемым секретом. На основании серии отчетов, которые в 1924 году руководители основных отделов ОГПУ направили Дзержинскому (тогда наркому внутренних дел), Николя Верт сумел сделать первые количественные оценки{104}. Секретные сотрудники ОГПУ делились на три категории: штатные секретные агенты (3635 к концу 1924 года), резиденты (около 10 000) и осведомители. Последние были наиболее многочисленны, хотя их общее количество трудно оценить точно. Верт предполагает, что их было несколько десятков тысяч, он основывается при этом на количестве осведомителей в отделе информации (26 520){105}.
Высокую численность занятых в этой системе людей, в частности в городах, подтверждают и другие авторы[29]. В деревнях же, наоборот, информаторов не хватало: видимо, создание сети информаторов было одной из целей режима, но в исследуемый период достичь этой цели и, следовательно, воспользоваться услугами этой сети так и не удалось{106}.
И здесь роль этих сотрудников — наблюдать за каждым отдельным человеком или следить за политически неблагонадежными[30], но в их функции входит также улавливать «настроения» населения и, в частности, проявления недовольства. Какими бы средствами она для этого ни пользовалась, политическая полиция в большом количестве производит информацию об общественном мнении и о различных проявлениях недовольства среди советских граждан: эти материалы (записки, отчеты, сводки) в последние годы неоднократно публиковались{107}. Подобная практика становится систематической с 1920 года и все больше расширяется в последующее десятилетие, так что в конце концов начинает касаться «всей совокупности проблем, с которыми может столкнуться власть»{108}.
Наиболее распространенная форма сведений, содержащихся в таких материалах, — это оценка морального духа населения, как, например, в этом отчете о жизни деревни, написанном 9 мая 1923 года:
«Самарская губ. <…> Число голодающих в губернии увеличивается, в Пугачевском и Балаковском уездах голодает до 80% всего населения. Большая часть населения уездных районов губернии питается исключительно суррогатами. Несмотря на это, политнастроение крестьян удовлетворительное, налоговая кампания проходит нормально, несмотря на частичное недовольство крестьян таковой. Кулаки к соввласти относятся враждебно и распространяют провокационные слухи, разлагающе действующие на крестьянскую бедноту и середняков. Семенами крестьяне снабжены почти полностью»[31].{109}
28
В 1923/1924 годах доля бюджета ОГПУ, приходившаяся на ОПК, составляла 4%; в 1924/1925 она доходит до 7%. См.: Измозик В.С. Частные письма середины 20-х годов (из архивов Политконтроля ОГПУ) // Нестор. Санкт-Петербург. 2001. № 1 (5). С. 27–93.
29
Владимир Семистяга, работая с материалами из Донбасса, выявил 158 секретных информаторов, которые работали в конце 1923 года на транспортный отдел ОГПУ в одном из уездов Донецка. Его исследование остается, тем не менее, очень ограниченным и грешит отсутствием точного определения понятия «сексот»: в одном и том же тексте он равным образом рассуждает о сотрудничавших с ОГПУ в борьбе против вооруженных банд и о наводчиках, вербовавшихся в среде преподавателей. См.: Semystiaha V. The Role and Place of Secret Collaborators… С 234.
30
Так, например, обстояло дело с сотрудниками, постоянными или случайными, которые вели слежку за академиком Михаилом Грушевским после его возвращения в СССР. Об этом см.: Пристайко В., Шаповал Ю. Михайло Хрушевский и ГПУ-НКВД. Трагичне десятилеття: 1924–1934. Киев, 1996; Шаповал Ю.The Mecanisms of the Informal Activity of the GPU-NKVD: the Surveillance File of Mykhailo Hrushevsky // Cahiers du monde russe. Avrildécembre 2001. Vol. 42. № 2–4. P. 207–230.